— Как ни странно, я уже им занимаюсь, — спокойно ответила Кэт.
— Как так? — удивился Рябинин.
— Когда наш Президент назначил Александра Иваныча Селезня своим старшим помощником, к майору обратился его старый сослуживец по Афганистану генерал Курский с просьбой найти более подробные сведения об убийстве его родственников — родителей Вероники. A Cелезень поручил это дело мне и даже дал карт-бланш на использование сохранившихся архивов милиции, прокуратуры и КГБ. Я довольно быстро нашла папку с делом об убийстве Николая и Ольги Курских и…
— И что же?
— И — ничего. Все листы оказались грубо вырваны, остался только последний, с постановлением о прекращении уголовного дела ввиду отсутствия улик и за подписью A.C. Рейкина.
— Да, жаль, упустили мы вашу подругу Степановну, — вздохнул адмирал.
— Ничего, недолго ей бродить по свету, — ответила Кэт. — Тогда я стала копать дальше и вскоре наткнулась на другое дело — пятью годами раньше — где также были выдраны почти все листы. Такое впечатление, что это было сделано в одно и то же время, хотя когда именно, сказать трудно. Эта папка называлась примерно так: «Дело о находке трупа несовершеннолетней Вероники Грымзиной». Там сохранилось чуть больше — две бумаги. На первой значилось, что девочка якобы заблудилась, заболела и умерла на Островоградском ядерном полигоне, найдена там сотрудниками КГБ и предана земле на таком-то кладбище…
— На каком? — переспросил адмирал.
— Название тщательно замазано, — ответила радистка. — Но зато указана фамилия могильщика. — Кэт сделала эффектную паузу. — Ибикусов.
— Ибикусов? Тот самый? — чуть не подпрыгнул на стуле Рябинин.
— Я не проверяла, но фамилия довольно редкая, — спокойно сказала Кэт. — Если и не сам репортер, то, возможно, кто-то из его родственников.
— И это все?
— Нет. Под документом стояла подпись майора госбезопасности Феликса Железякина.
— A вторая бумага?
— Ну, все то же самое — дело прекратить за отсутствием состава преступления. Подпись — Антон Рейкин.
— Ну и ну! — возбужденно потирая руки, воскликнул адмирал. — И что же дальше?
— Я не успела раскрутить дело до упора, так как меня «перекинули» сюда, на яхту. Но когда мы вернемся в Кислоярск, то… Впрочем, зачем откладывать? Знаете что, Евтихий Федорович, загляните ко мне вечерком, попозже, где-то около двенадцати. Может быть, удастся кое-что выяснить.
* * *
Поскольку жизнь Вероники была уже вне опасности, то адмирал принял решение «не гнать лошадей» и делать днем часовой перерыв на обед.
И вот «Инесса Арманд» бросила якорь посреди Кислоярки, на береах которой бескрайне раскинулись заброшенные, заросшие высоким бурьяном поля бывшего колхоза имени Чапаева, ныне — вотчины так называемого Президента Дудкина.
Грымзин, Гераклов и Серапионыч, как в былые дни, расположились на обед в кают-компании.
— Я сразу, едва мы отплыли, почуял на «Инессе» запах большевиков! — эмоционально размахивал рукавами «кришнаитского» балахона политик Гераклов.
— Я тоже, — невозмутимо откликнулся Серапионыч. Гераклов на мгновение смутился.
— Как это? — невпопад спросил он.
— Да собственно, очень просто, мой любезный, — ответил доктор. — В туалете какой-то товарищ помочился на стульчак, извините за выражение.
— В гальюне, — поправил Грымзин.
— Извините? — приподнял бровь Серапионыч.
— На корабле, Владлен Серапионыч, туалет называется гальюн, — пояснил банкир.
— A может, это Ибикусов? — попытался вернуть себе лавры первооткрывателя красной опасности Гераклов.
— Никак нет, — отрезал Грымзин, — Ибикусов мочится за борт.
— Да? — окончательно расстроился Гераклов.
— Ну естественно, — столь же безапелляционно отвечал Грымзин. — Раз уж ваш друг-эфиоп живет в угольном бункере, то и в гальюн для белых ему не положено.
— Ну, это уж слишком сильно сказано, — надулся Гераклов, приняв всерьез «подколки» банкира, но тут же бросился в контратаку: — A вы, уважаемый наш банкир, однако, расист!
— Сами вы, уважаемый наш политик, — язвительно отвечал Грымзин, — чукча.
— Вот-вот, а еще в малиновом пиджаке! — радостно заплясал на месте оскорбленный политик. — Обзываетесь, понимаете.
— Ну так и вы, милостивый государь, тоже расист, — внезапно подал голос Серапионыч.
— Что?! — опешил поначалу Гераклов. — Я демократ, — приосанился политик, — а это выше национальности!
— Ну, это мы уже слышали от большевичков, — все так же невозмутимо отвечал доктор. — Но на чукчу-то вы обиделись?
— Да нет, — почуяв, что где-то оплошал, смутился политик, — я ничего, просто господин Грымзин меня обозвал…
При этих словах Гераклова Грымзин откровенно расхохотался, что окончательно доконало незадачливого политика. И, похоже, более всего расстроило его то, что он даже не понял, где оплошал.
— A вы знаете, сударь, — спокойно продолжал доктор, — у вас с Ибикусовым есть нечто общее.
— Оба они эфиопы, — продолжал насмехаться Грымзин.
— Нет-нет, — серьезно отвечал доктор, — я имел в виду несколько странное отношение обоих к некоторым серьезным понятиям. Демократия, например, свобода слова, народ…
— Ну а что тут непонятного? — воспрял Гераклов. — Все мы вышли из народа. Вот.
— Извините, любезный, — возразил Серапионыч, — то, что вышли — понятно. Но вот куда вошли, скажите на милость?
Гераклов почувствовал себя окончательно оскорбленным.
— Ну да, Владлен Серапионыч, вы у нас умный, — излил он свою досаду на доктора. И бог его знает, чем бы вся эта перепалка закончилась, если бы в кают-компанию, как ошпаренный, не влетел Егор:
— Там, там, на берегу, — возбужденно затараторил он, — там вооруженные до зубов бандиты. Все такие заросшие и оборванные. И с огромными узлами награбленного добра!
Почтеннейшая публика немедленно сорвалась с места, и Егора, не успевшего посторониться, подхватило живой волной и вновь вынесло на палубу, где адмирал внимательно разглядывал берег в бинокль. Гераклов приплясывал на месте, как боевая лошадь на плацу.
— Ну, и где же сепаратисты? — нетерпеливо вопрошал он, водя взглядом вдоль берега.
— Да вот же они, под рекламным щитом «Test the West». Вон там, — показал пальцем Егор.
— Евтихий Федорович, можно на минуточку ваш бинокль? — попросил Гераклов. — A-а-а, — уже повеселее протянул политик. — Да нет, дорогой мой, видишь на них погоны? Это не сепаратисты, это наши.
— Да, это действительно — НAШИ, — как-то устало произнес Серапионыч и двинулся вниз по трапу.
