Опять же ночная стража. Тут законы суровые, тут по ночам по кладбищам шляться не положено. А вдруг ты на скорбный погост с целями колдовскими забрался, чтобы навести порчу на семью усопшего или, того хуже, похитить его душу. Можно и в башню угодить, а то и на эшафот. Хотя… В ночной страже тоже люди живые, хрен ты их ночью на кладбище заманишь, да они вообще предпочитают за крепостные стены не высовываться. И то верно…
Где-то на середине пути мне пришлось-таки остановиться, набившийся в обувь мусор превращал ходьбу в истинную пытку. Я присел на мраморную плиту у богато отделанного склепа и с облегчением стянул башмаки с ног. Тут же сморщился. Амбре, однако! Ног Реддисс не мыл минимум неделю. Вытряхнул из обуви песок и сухие травинки, снова обулся. Эх, покурить бы сейчас, одну маленькую сигаретку, но зря губищи раскатал – табака в этом мире я еще не встречал.
Уже собираясь уходить, глянул на склеп, украшенный изваянием рыцаря в доспехах. На щите у рыцаря алела чуть выцветшая роза, на мраморной плите имелась надпись: «Доблестный рыцарь О. Вайланг нашел здесь покой, мир его праху. Слава пережила героя, бесстрашного победителя драконов». Драконов?! О как!
В общем, кладбище я преодолел без приключений, лишь уже ближе к выходу испугался до одури. Но без всякой мистики. Просто наступил на сухую ветку, она треснула, и тут вокруг что-то затрещало, заскрипело, захрипело. С трудом удержался от желания уподобиться страусу и засунуть голову в кучу песка у свежей могилы. Потом разобрался – это стая кладбищенских ворон переполошилась – сами перепугались не меньше моего.
Я перешел небольшую речушку по шаткому мостику, прошел вдоль штабелей кругляка из лесов его светлости и выбрался наконец на большую дорогу. Вот и город, совсем рядом. Мощные, зубчатые стены, окруженные глубоким рвом. Ворота, естественно, закрыты, мост поднят. И что бы в этом мире ни случилось, опустят его никак не раньше восхода солнца. Разве что его светлости взбредет в голову прокатиться куда на ночь глядя, только это вряд ли. Его светлость после женитьбы остепенился и ночи предпочитает проводить в обществе молодой супруги, а не дворян-собутыльников.
Но не беда, кроме ворот и моста есть еще сторожевая башня и калитка в ней. И лодочник, который всегда рад перевезти вас всего за пару медных монет. Я похлопал по тощему кошельку, подвязанному к поясу моей рясы, и обнаружил, что кошель пуст. Зачем-то вывернув кошелек наизнанку, я обнаружил старый желудь. Ну Реддисс, ну пройдоха! Оставил меня без наличности. Ужо я ему задам! Ладно, попробуем обойтись без денег, чай, не впервой.
Лодочника я застал за его любимым занятием. Лодочник – вольноотпущенный гоблин по кличке Репей торговался. И хотя городской магистрат установил твердую цену за переправу через ров ночью в два медяка, один из которых шел прямиком в городскую казну, а второй – исполнителю работ, то есть лодочнику, Репей всегда торговался. И мне кажется, совсем не из-за жадности. Просто бывают люди с такой натурой. Ему не выгода важна, а сам процесс торга. Хотя Репей, как я уже сказал, человеком не был, но ничто человеческое ему не чуждо. В данный момент жертвой Репья был крестьянин с женой, двумя мешками и полудюжиной корзин. Один мешок вел себя спокойно, а вот второй все время двигался и издавал странные звуки. Поросенок? Скорее всего. По всему, крестьянин вез свой товар в город – завтра как раз большой базар. Но до заката не успел. Тут уж извини, кто не успел – тот опоздал. Давай раскошеливайся теперь. Но раскошеливаться крестьянину было нечем, здесь у крестьян с наличностью всегда плохо. И он пытался всучить Репью в виде платы за перевоз курицу. Я, признаться, в местных ценах как-то слабо разбирался. Но, кажется, именно два медяка стоила в таверне жареная курица. Или цыпленок? Точно, жареный цыпленок.
Репей одну курицу брать отказывался, хотел две. И еще дюжину яиц в придачу вместе с лукошком. Мотивировал, что за груз – отдельная плата. Врал, конечно, а ты пойди докажи. Крестьянин – высушенный солнцем жилистый мужичок в смешных штанах, похожих на трико, и таком же смешном колпаке смотрел на лодочника как затравленная собака и в самом торге участия почти не принимал. Так, повякивал иногда. Торговалась его жена, толстая и некрасивая. Она совала в руки Репью пеструю курицу, указывала на ее упитанность и клялась всеми богами, что несется пеструшка чуть ли не круглый год. Репей ей не верил, называл курицу «дохлятиной» и везти «за такое убожество» наотрез отказывался.
Мне крестьянина было по-человечески жалко. Ну откуда, скажите, у бедного крестьянина деньги? Ему бы по налогам расплатиться да одежку нехитрую справить. Хотя нет, здесь большей частью натуральное хозяйство преобладает. Сами ткут, сами шьют, сами носят. По всему было видно, ночевать под открытым небом крестьянину совсем не хотелось. Оно и понятно, лес-то рядом. Зверье дикое бродит, орки недобитые, да и разбойнички пошаливают. Убить не убьют, а мешков своих крестьянин может запросто лишиться с курями и корзинами заодно.
Увидев и узнав меня, Репей радостно заулыбался.
– А-а-а, господин студент! Давненько вы нас не навещали! Что ж забываете вы нас?
– Занятий много, не успеваю, – буркнул я.
– Оно понятно, – затряс неопрятной бородой Репей. – Как же, ученье – свет. Как там в столице? Как здоровье его величества и ее величества?
– Живы-здоровы, – заверил я и тут же добавил: – Слушай, Репей, я что-то в дороге поистратился. Не отвезешь ли меня сегодня в долг? Я тебе завтра отдам, когда обратно пойду, честное слово.
– Так что же, господин студент, вы к нам всего на день? Ай яй-яй, – искренне расстроился лодочник, словно не услышав моей просьбы. – В библиотеку, наверное?
– В нее, – согласился я, – есть там один очень ценный свиток, нужный мне для трактата. Так как насчет…
– Завидую я вам, господин студент. Читать умеете, мудрость из книг черпаете. – Лодочник мечтательно закатил глаза к луне и после недолгой паузы проговорил: – А я ведь тоже мог бы… Меня матушка в ученики к аптекарю отдавала, между прочим… Я полгода господину Майеру порошки смешивал! И ушную серу собирал… А потом, когда батюшка мой умер, пришлось вот… тяжким трудом… трое детей, а толку… на лодке…
Репья я понимал с трудом. Не все из того, что он говорит, разбирал. Репей был родом с юга и говорил с жутким горским акцентом. Нет, конечно, я в здешних акцентах совсем не разбирался, как не мог знать и этого странного языка. Это Реддисс его не понимал, как мой непосредственный контактер. Ну и я вместе с ним. Выслушав грустную тираду лодочника о несостоявшейся счастливой ученой жизни, я почесался, кашлянул в кулак и спросил:
