Ардагаст провёл лучом по клинку Смерти, и тот враз засветился красным светом, будто в кузнице. Взвыв от боли, богиня выронила меч. Тут же острие кушанского меча мелькнуло у неё перед глазами, расцарапав лоб. Ни капли крови не выступило, но Смерть резко повернула коня в сторону, спасаясь от нового удара. Потом выхватила правой рукой секиру, а левой — железный ткацкий гребень и с удвоенной яростью бросилась на Зореславича.
Секира просвистела у самой его головы, но солнечное пламя пережгло топорище, и обломок топора упал в пожелтевшую траву. Клинок застрял между зубьев гребня. Богиня попыталась сломать меч, но индийская сталь выдержала, и царь резким движением вырвал у противницы оружие, едва не вывернув ей руку. Смерть едва удержалась в седле, но следом удар мечом плашмя обрушился ей на череп, и страшная богиня свалилась с коня.
— Ну что, хватит с тебя? Венеды лежачих не бьют.
Богиня с трудом поднялась. Красный плащ сполз у неё с головы, обнажая седые волосы. Вместо грозного черепа на Ардагаста глядело старушечье лицо с крючковатым носом и острым подбородком. И голос богини сделался старческим, ворчливым.
— Что, рад, Солнце-Царь? Нашёл над кем храбрствовать — над бабой старой! Да ещё втроём с этими. От их чар у моего оружия силы втрое убыло. Потягался бы ты с вертихвосткой этой молодой... Вот она пусть за тобой и приходит! Чтоб я ещё когда явилась к тебе или роду твоему...
Яга принялась собирать остатки своего оружия, приговаривая:
— Не такая уж я злая, как вы все тут думаете. И День, и Ночь, и Солнце — три всадника, через мой двор всегда едут. Да все едут, кому в нижний мир надо. К примеру, Даждьбог. Совсем такой, как ты... Непутёвый. А ведь без моего клубка не добрался бы он до Мораны своей ненаглядной. Кто ко мне с добром, я того награждаю, даже и сиротку беззащитную.
— Знал я сироток, которых ты у себя за рабынь держала и, чуть что, съесть грозилась, — вмешался Вышата. — Ничего-то ты, бабушка, даром не делаешь. И Даждьбогу помогла, чтобы от соперницы избавиться.
— Много ты про меня знаешь, недоучка, — огрызнулась старуха. — Где Свет, там и Тьма, где Жизнь, там и Смерть. Я то есть. Мыс сестрой всегда были, от начала мира и до начала ещё. Не может не быть, ясно? Поэтому и нельзя меня совсем одолеть, даже и богу.
— Всё верно, бабушка страшная и грозная. Но пока я жив, ты ни в моем царстве хозяйничать не будешь, ни на этой горе, — сказал Ардагаст.
— Вот напугал-то! — фыркнула Яга. — Лысых гор знаешь сколько? Рядом, у Корчеватого, ещё одна есть. Или вот круча между Крещатицким и Чёртовым беремищами. Тоже хорошее место. Как раз возле Перуновой горы вашей.
Старуха похлопала чёрного коня по шее, и тот превратился в большую ступу, а хвост — в помело. Яга, кряхтя, влезла в ступу, оттолкнулась пестом, подхлестнула ступу помелом и взмыла в ночное небо, подняв ужасающий вихрь. Такой же вихрь поднялся над детинцем, унося — кого на мётлах, кого на конях, а кого и так — всех, кто там засел. Росские воины наперебой кричали вслед, отборными словами указывая беглецам, куда лететь. Вслед унесённым вихрем пропели с Оболони первые петухи.
— В детинец сначала войдём мы с Лютицей и Миланой, — предостерёг всех Вышата. — Там добычи много, но прежде надо чары снять и с чародейскими вещами разобраться.
Ардагаст соскочил с коня. Ларишка подбежала к мужу, порывисто обняла.
— Знаешь, я думала, это та... другая испытывала нас. Не угадала...
— Зато я угадал, — улыбнулся Зореславич. — Понимаешь, светлые боги — это те, что знают: Огненная Правда выше их самих. А эта только своей силой похвалялась.
А к нему уже спешила простоволосая, босоногая северянка в кое-как запахнутой свитке. Подбежала и остановилась, завидев Ларишку. Та подошла к Добряне, обняла и поцеловала в лоб.
— Прости нас, девочка. Нам надо было тебя у них отбить ещё по пути сюда, а мы устроили ловушку на ведьм.
— Нет, это они ловушку устроили, а приманкой была я.
Добряна высвободилась из объятий Ларишки, бросилась к Ардагасту, обвила его шею руками, прижалась всем телом.
— Ардагаст, милый! Ты же не веришь, что я сама... в нечистые подалась? Шумила говорил: всё равно скажем потом, что это ты его заманила.
— Да разве может белая лебедь чёрной вороной, жабой болотной сделаться? Или змеёй подколодной?
Зореславич вытер ей слёзы и при всех крепко поцеловал, не замечая недовольного взгляда жены. Сквозь толпу вдруг протолкался неведомо откуда взявшийся Доброгост. Старейшина ничего не говорил, только слёзы текли по его лицу и скрывались в бороде.
Царь зло взглянул на него:
— Что, великий старейшина, не удалось чёртовым тестем сделаться? Не обессудь, значит, так дочку вырастил.
Сказал — и сразу пожалел. Видно, что-то переменилось в душе старейшины, если он примчался сюда и в такую ночь поднялся на Лысую гору. А тот, не глядя в глаза царю, как-то робко произнёс:
— Взял бы ты, Солнце-Царь, мою Добрянушку хоть в наложницы. Пропадёт она в наших дебрях-то. Я же видел: улетели с Ягой и Медведичи, и сёстры их, и Скирмунт. Снова засядут в лесах и пакостить будут.
— Нет. Не в наложницы. В жёны, — твёрдо сказал Ардагаст и взглянул на Ларишку.
Та лишь вздохнула. В конце концов, это должно было случиться рано или поздно. Цари заводят по несколько жён знатного рода, чтобы укрепить своё царство. И хорошо ещё, что второй женой будет эта скромная северяночка, а не какая-нибудь спесивая и жадная дура, сосватанная без любви алчными родичами.
— Помни только, Добрянушка: старшая царица — я, — нарочито строго сказала тохарка.
— Да, я знаю, — кивнула та, — и наследником будет твой сын.
— Да, наследник будет. В месяце студёном[34], ещё до Рождества, — торжествующе улыбнулась Ларишка.
Со счастливой улыбкой на лице Ардагаст обнял за плечи разом невесту и жену.
— Наша царица будет, венедка! Значит, и царство росов — наше, венедское! — кричали обрадованные поляне, северяне, дреговичи.
— Поздравляю тебя, царь росов! — сказал Роксаг. — Тебе сегодня везёт, а мне нет, — развёл он руками. — Убил медведя, рысь и двух волков, а они все превратились в дохлых венедов. Потом спас такую девушку, а ты, оказывается, добрался до неё раньше меня.
Зореславичу захотелось вытянуть «любимца» плетью, чтобы не распускал язык. Но росич сдержался и ответил, как подобает царю:
— Я подарю тебе шкур и рысьих, и медвежьих. Ты сегодня славно бился. Я простил бы тебе выкуп, но ведь не годится, чтобы о царе роксоланов думали, будто он беден или скуп.
Взглянув на оболонцев и подолян, Ратша деловито сказал:
