Ворона слетела с руки Создателя, приземлилась на пол перед лежащим человеком. Острый клюв ткнул его в макушку, потом в висок, в щеку. Птица хотела добраться до его глаз, ослепить, но проповедник, видевший очертания плеча и профиль Господа Фреорна, не дрогнул и не попытался зажмуриться. Пусть священная птица выклевывает кусочки его плоти, пусть бьет острым клювом в глаза. Каждый миг созерцания божества драгоценен, а тому, кто видел Его, больше нет нужды видеть еще хоть что-то. Слепота — не наказание, а благословение. Память вернет на холст тьмы очертания божественного лика, раз и навсегда выжженные на глазу силой любви. Удар, еще удар. Птица клюнула в веко. Кровь залила глаз алой пеленой, помешала смотреть.
— Довольно, Олги, — сказал Господь Фреорн. Священная птица вспорхнула, ударив лежащего перьями по лицу, и он возблагодарил Создателя за эту честь. Он был удостоен касания ее крыла. Священная птица клевала его плоть, пила его кровь. Проповедник узнал имя божественной птицы. Олги. Он запомнит.
— Открой дверь, — изрек Господь. Чтобы открыть ее, чтобы проложить дорогу между окраиной мира и его сердцем, нужно было принести много жертв. Капля по капле сила падала в чашу. Силу отдавали смертные, принимавшие Истинную Веру. Ее отдавали устрашившиеся, услышавшие слово Господа. Ею истекали невинные, принесенные в жертву пути Создателя. Тонкие ее паутинки опутывали места ритуалов, становясь артериями, несущими животворную кровь к сердцу мира.
Капля по капле, зернышко веры к зернышку, слово истины — к ушам достойного…
— Да, Господь… — ответил проповедник. Он откроет. Неважно, как. Нет невозможного, если на то есть воля Истинного Создателя. Откроет, и Господь Фреорн шагнет в мир, дабы вершить суд. Первыми будут покараны чужаки, присвоившие себе имя создателей, захватившие мир, как мятежники — замок. Они будут изгнаны, а, может быть, повешены на крепостной стене.
— Иди, — сказал Господь Фреорн. Хрусталь пола, только что державший распластанное тело, оказался ничем, иллюзией, пустотой — и человек, раскинув руки, низринулся во тьму и холод.
Падение было бесконечным. Здесь не было воздуха, ни глотка, не было ни света, ни опоры — ничего, темная пустота, бездна. Времени не было тоже. Бессчетные часы или краткий миг падения. Удар тела о землю. Удар земли, сущего, ощутимого мира, о тело. Бренный, тленный, презренный мир. Оковы плоти, тягостные и прочные, вновь стиснули проповедника в своих объятиях. Невозможная, нестерпимая тоска по недавнему миру лазурного света захлестнула его, исторгла из легких стон боли и отчаяния. Словно сердце вырывали заживо из груди, словно лишали последней надежды, швыряя в пламя безнадежности. Возвращение в мир всегда было таким страшным, и всегда он, молчавший под пытками, смеявшийся в лицо палачам, так, что они верили — он вовсе не чувствует боли, кричал и плакал, и не стыдился ни стона, ни слез. Единственное, что стоило оплакивать — разлука с Господом. Человек прижал ладонь к лицу, пытаясь остановить кровь. Пробитое правое веко сочилось алыми струйками. На память о клюве божественной Олги останется шрам. Награда для адепта. Наказание для адепта. Кто еще может продемонстрировать братьям подобный знак милости Господа и гнева Его?..
Как ни пытался принц Араон затаиться и не выдавать того, о чем думал постоянно, ему это не удалось. Если бы перед глазами ежедневно не маячил брат, если бы учителя не сравнивали их успехи, если бы отец постоянно не навещал обоих сыновей… Все шло, как заведено: совместные завтраки, обеды и ужины, общие занятия в классах, и лишь несколько часов, которые можно провести без Элграса: уроки фехтования, время между ужином и сном. Араон вдруг начал тяготиться тем, на что раньше никогда не обращал внимания: он постоянно был окружен людьми. За столом — слуги и гувернеры, в прихожей его покоев — дежурный камердинер. Они мешали. Одни задавали вопросы, хотели как-то услужить, постоянно беспокоили предложениями открыть или закрыть окно, зажечь свечи, подать чаю или морсу, принести камзол… другие постоянно чего-то хотели. Принц должен доесть завтрак, принц должен сидеть прямо, принц должен отправиться на прогулку, принц должен выучить уроки… Ни одному не приходило в голову, что принц просто хочет посидеть и подумать над тем, что для него важнее морса, уроков и прогулок. Араон искал выход из ловушки, в которую его загнали. Искал — и никак не мог найти. Он хотел жить, хотел наследовать отцу. Ничего более. Только того, что положено ему по праву рождения. Того, что у него собирались отобрать из-за прихоти или силой. Нельзя помешать отцу жениться, если он того захочет. Нельзя? Может быть, и так. По крайней мере, нельзя сделать этого открыто. Прийти и сказать: ваше величество, отец, не нужно этого делать — так просто не бывает. Мнения несовершеннолетнего наследника никто не спрашивает, а если его высказать, то мало не покажется. Избавиться от брата? Но как?! Тут еще, пожалуй, кто от кого избавится, если дело дойдет до настоящей ссоры. Брат хоть и младше, но сильнее. К тому же, несложно себе представить, что сделает отец со старшим сыном, покусившимся на жизнь младшего. Примеры в истории есть, а историю Араон знал не так уж и плохо. У короля Эвалиона было три сына, старший подстроил среднему несчастный случай, это было доказано, и старшего казнили, хотя нашлись свидетели тому, что принц несколько раз пытался убить старшего. Престол унаследовал младший. У короля Ивеллиона два сына, но молодая жена родит ему другого наследника, и все будет хорошо. Для королевства и чести династии Сеорнов. А если и нет… у короля есть незаконнорожденный сын, кто помешает ему признать его и назначить наследником? Есть двоюродный брат, на четверть — королевской крови. Открыто действовать нельзя. Действовать тайно и не попасться? Как? Ночной гость ничего не подсказал, не дал ни одного совета, только пообещал свою помощь в случае необходимости. Что ж, надо дождаться следующей встречи и потребовать этой помощи. Хотя бы в виде совета. Будущий регент должен помогать будущему королю. Пока же нужно молчать, ждать и следить в оба. Те, кто подослан к нему соперниками, рано или поздно выдадут себя. Так и случилось. Во время одного из уроков с Далорном и Кертором принц якобы нечаянно обронил очередную жалобу на Элграса. Дескать, тот слишком жестоко относится к лошадям.
Выдумано это было наспех и в расчете на то, что оба учителя знают младшего разве что в лицо: на самом-то деле брат лошадей любил. Далорн промолчал, а вот господин Кертор живо, слишком живо заинтересовался словами ученика.
— Неужели? Ваше высочество, а что именно он сделал?
— Это неважно, — сказал принц; на ходу ничего не пришло в голову.
