Змея торжествующе махнула хвостом, я проследила, как разлетаются в разные стороны члены змеиного братства. Серьёзных ран — ноль. Но пока они соберутся с силами, мы будем уже очень далеко. А там зазвучит буря…
Я слышала молчаливую просьбу всей пустыни не ходить, вернуться. Кому как не маме было знать, что я действительно потерянное дитя, что я пройду к границе.
Но при этом она не просила меня остаться. Она не просила меня вернуться. Она молчала. И в этом молчании я чувствовала отчаянную мольбу, отчаянную тоску…
Но вернуться я не могла. Уже не могла.
Только тёмный хвост змеи мелькнул в накатывающей волне душного пылевого облака. Буря шла вначале по нашим шагам, потом пошла рядом, укутывая своим покровом и размывая мир вокруг. А потом стала нашей частью.
«Это — то немногое, что я могу сделать для тебя», — шепнула мне пустыня.
Я улыбнулась. Кому как не маме было понять, чего мне хочется? Она прочитала в моём сердце отчаянное желание — и… выполнила его.
Буря влекла нас туда, где всё могло обрести своё логичное завершение — к Долине смерти. То самое, единственное желание, которое было во мне — это чтобы всё закончилось. Так или иначе, с тем или иным результатом. Но просто закончилось.
Оставив на управлении Рамира и змею, я просто спала, укутанная вихрем песка. Позволив себе ни о чём не думать, я отдалась во власть стихии.
Всю ночь змея летела на крыльях бури, а утром мы уже были на месте.
Рассветные краски рыжей Меды красили серые топи в едва уловимый оттенок янтаря, такой же — как мои волосы. И серо-янтарные поля простирались далеко-далеко, насколько хватало взгляда. У края горизонта они переходили во что-то сияющее, белое, колючее. На что смотреть было больно и страшно.
Змея урчала, увидев уже маленького песчаного барашка, приготовленного для неё.
А Рамир, сняв меня на край зыбучих песков, тихо сказал:
— Дальше только пешком.
Пешком так пешком. И мы пошли.
Пошли оба. Что я, что Рамир. Здесь ему не помогало то, что он мёртвый. Некие силы притягивали его к земле, удерживая его во власти песков так же, как и меня. И боль мы ощущали одинаковую: разве что только от него не оставалась цепочка кровавых следов.
А от меня оставалась.
Острые сколы, спрятанные в зыбучих песках, больно ранили. Вначале это были лишь царапины, затем — ранки, затем уже рваные раны.
Кровь я ощущала, а вот боли — нет.
Кажется, она была, но недостаточная для того, чтобы я в полной мере прочувствовала всё, что она несла в себе.
Рамир молчал. Молчала и я. У нас было столько тем для разговора! Но в этом окружении разговаривать не хотелось.
Было вокруг такое — давящее ощущение, здесь не любили чужаков, особенно живых. Особенно женщин. Особенно таких, как я. Я ощущала зло вокруг, ощущала равнодушие и чужой тупой интерес.
Рамир этого не замечал, видимо, из-за своей природы. Мне же было отчётливо всё равно. На основе слов привидения, на основе того, что я видела в том — чужом сне, я предположила, что увижу и по сторонам особо не смотрела. И всё же — этого было недостаточно. Чужих слов, собственного представления.
Здесь не было ничего особенного. Совершенно.
Была только белая-белая пустынная гладь, тянущаяся ровной поверхностью шуршащих окатышей, костяных осколков, костяной пыли. Когда мы смотрели на это место со стороны зыбучих песков, оно казалось маленьким-маленьким. А когда вошли внутрь — бесконечным.
— Это шаманы… так сделали… — дыхание начало сбиваться уже даже у Рамира, хотя мы ещё не прошли и половину пути. — Надеялись защитить тех, кто живёт в Аррахате. Зеоннала, зачем тебе сюда?
Я молчала. Я не знала сама. Но чем ближе мы подходили к центру, тем чаще я слышала чужие злые слова, чужие голоса, то требующие от меня чего-то, то о чём-то просящие. Рамир их слышал, я видела, как он то и дело вздрагивал. Но для меня, сейчас сосредоточившейся на том, чтобы дойти, слова были чем-то вроде змеяза для не говорящих со змеями. Понятно, что есть звук, есть его источник, но что именно этот самый источник от тебя хочет — большой вопрос.
Рамир мрачнел. Я шла вперёд.
Костяная пыль под ногами становилась всё крупнее, крупнее, крупнее. Скоро стали встречаться кости целиком. А потом я увидела границу.
В царстве белого-белого круга была пустыня. Совершенно обычная пустыня, в воздухе над которой висела сетка белоснежных хлопьев. От них — было холодно. От них так и тянуло отвернуться в сторону.
Вдоль этого маленького круга пустыни были кости. Аккуратно сложенные, косточка к косточке, они смотрели на приходящих мёртвыми глазницами.
И тишина. Если мгновением раньше голоса этих павших уже стали настолько громкими, что игнорировать их практически не получалось, здесь царила тишина. Гробовая. Рамир, я видела это краем глаза, открыл было рот и закрыл. Просто подошёл к одной из таких кучек костей и присел рядом с ними на корточки.
Итак. Мы нашли его тело.
Чудненько.
А… я сюда зачем пришла?!
Ну, вижу я эту границу. Количество мёртвых тоже вижу. А где камешек из-за которого тут такой костепад?!
Осмотревшись внимательнее — камешка я не обнаружила. Ну, не было его и всё тут!
Я осмотрелась ещё раз — результат был тот же самый.
— Рамир!
Повернувшись, я не увидела и привидения.
И как это называется, хочу я спросить?!
Круто повернувшись обратно к границе, я вздрогнула. По ту сторону белых хлопьев стоял уже знакомый мне чело… кстати, а Нуо IV точно человек?!
— Твою душу могильщики всё же не смогли уничтожить до конца, — пробормотала я.
— Мне пришлось оставить часть души разъединённой, — согласился со мной император, глядя на свои пальцы. — Не на такой случай, конечно. Часть души была здесь как страж для сущности пустыни. Чтобы эта божественная идиотка не наделала дел.
— Божественная?! — растерялась я.
Нуо IV усмехнулся.
— Четвертая часть крови богов. Видишь ли, глупая Танцующая детка. Когда-то на Раяре было богов много, много больше. Кто-то пришёл. Кто-то здесь родился. Но один из богов влюбился в смертную. Да, она была одна из рас долгожителей, теоретически бессмертная. Она была могущественна. Но на любые отношения со смертными у богов был запрет. А он его нарушил. И тогда бога и смертную заточили в месте, где они никогда не могли быть вместе, и отобрали у них человеческий облик. Место, где они были запечатаны, не было изолировано от других. Народы могли торговать друг с другом. Ну, подумаешь, были полулюди, полузмеи — что тут такого? Да второй народ получил частички муравьиной сущности. Вроде чувствительных антеннок. Боги не рассчитали, что к этому времени у нарушителей появится ребёнок. Ребёнок-полукровка, с половиной божественной крови. Он умудрился сотворить многое. Распечатал родителей, привёл их внешний вид в порядок. Сам завёл свою семью. И тогда боги атаковали вторично. Бог превратился в змея. Смертная слилась с песчаным муравьём, приобретя черты одинаково отталкивающие и прекрасные. Она была обречена отныне навечно убивать своих детей. Полукровку боги вознесли наверх и убили предательски. Попытались отыскать его дочь, но она уже спряталась. И тогда они запечатали всё и вся, чтобы никто не мог покинуть Аррахата. Никто и никогда. Все должны были здесь умереть. Здесь не хватало еды, воды, здесь не хватало комфортных температур. Но это место поторопились назвать Пустыней смерти. Часть пустыни, его сущность — девка с четвертью крови богов защитила нескольких людей, взлелеяла их. И ждала. Затаившись. Ждала шанса разбить границу. Но у неё это никогда не получалось.
