Старший, уже не пытаясь закрыть ему рот, только ловил мечущиеся, молотящие воздух руки, удерживая бьющееся на койке тело.
Снова открылась дверь надзирательской, тяжёлые шаги.
— Вниз, — шёпотом рявкнул Старший.
Аюшка, испуганно пискнув, присела на корточки и нырнула под соседнюю койку.
Надзиратель остановился у решётки. Рыжий как раз замолчал и только часто со всхлипами дышал. Старший присел, молясь кому только можно, чтобы надзиратель убрался. Давно и бесповоротно разбуженная спальня напряжённо молчала. Такая же, уже совсем не сонная тишина стояла и в женской спальне.
— Старший, — позвал надзиратель.
Старший шёпотом выругался и пошёл к решётке. Может, и обойдётся. Раз света не зажгли и решётку не отодвинули, значит, не зайдёт. Ну, мать-владычица земная, пронеси и сохрани.
— Да, господин надзиратель.
— Держи, — надзиратель протянул ему сквозь решётку маленькую белую коробочку.
Старший растерянно взял её.
— Дашь ему, чтоб спал, — надзиратель движением подбородка указал в глубь спальни. — Сначала две, если не поможет, ещё две, — и, глядя в сторону, нехотя добавил, — я, бывает, за ночь по десятку съедаю.
Надзиратель повернулся и ушёл, оставив Старшего у решётки. Хлопнула дверь надзирательской. В тишине слышалось только тяжёлое дыхание Рыжего.
Старший осторожно повертел коробочку. В общем-то, он знал буквы и мог разбирать надписи на коробках и контейнерах, но здесь что-то не получалось. Он открыл её. Внутри лежало четыре маленьких розовых кругляша. Бабам всем таблетки дают, чтоб не рожали, а эти значит, чтобы спал. Пока Рыжий тихо лежит, а если опять начнёт кричать? И остальным-то в сам-деле спать тоже надо. Рыжий не виноват, конечно, но…
— Что это?
Старший вздрогнул и удивленно посмотрел на незаметно подошедшего к нему Ворона.
— Вот, надзиратель дал, чтоб Рыжего напоить.
— Я слышал, — кивнул Ворон, забирая у него коробочку. — Пошли в уборную, почитаем.
Ну да — сразу сообразил Старший — от решётки их из надзирательской и подслушать могут, а если здесь они какую пакость найдут, то лучше, чтоб об этом не знали.
По дороге в уборную они вытащили из-под койки Аюшку.
— Напои его, пока он тихо лежит, — распорядился Ворон.
— Ага, — вздохнула Аюшка, послушно прижимая кружку к губам Рыжего, — попей Рыженький, ты попей, охолонь, а то сердце зайдётся.
Он пил, явно не просыпаясь.
В уборной Ворон тщательно изучил все надписи на коробочке. Хмыкнул.
— По десятку за ночь, — передразнил он надзирателя, — то-то он когда с утра, то как мешком пришибленный.
— А чо, — насторожился Старший, — вредные они? Он сказал, чтоб спать.
Ворон вздохнул.
— Да нет, это снотворное. Но… После голодовки Рыжий, боюсь, сильные они для него. Как бы он совсем не заснул.
— Навовсе? — испугался Старший. — Ну нет, давай их вон в унитаз спустим, а ему скажем, что дали.
— А он сейчас опять кричать начнёт, — возразил Ворон. — Нет, давай так. Полтаблетки ему дадим, а остальные ты у себя в тумбочке держи. Раз надзиратель дал, то, — Ворон усмехнулся, — и придраться не к чему. Или ещё лучше Матухе отдай утром.
И как накликал. В уборную решительно вошла Матуха.
— Чем это вы его поить вздумали? Спятил ты, Старший? Что тебе всякая сволочь скажет, ты уж вроде Тукмана сполнить готов?
Ворон повторил свои объяснения и спросил.
— А у тебя травы никакой для этого нет?
— Сон-травы? — Матуха покачала головой, — ох ты, а ведь и нет, николи нужды в этом не было. Может, и впрямь… Говоришь, с половинки ничего не будет ему? Ну…
В уборную всунулась Аюшка.
— Ой, он молча бьётся, его Полоша с Волохом держат.
Старший выругался и бросился в спальню. Матуха и Ворон за ним.
Молча, это, конечно, не было. Рыжий продолжал ругаться и командовать, но то ли ослаб, то ли ещё что, и крика такого не было. Полоша и Волох сосредоточенно удерживали его, стараясь не дать ему упасть с койки или удариться о стояки. Ворон сокрушённо покачал головой.
— Придётся дать, а то и ему тяжело, и остальным не до сна. Давай будить, а то захлебнётся.
— Рыжий, — Матуха осторожно похлопала его по щеке, — очнись, Рыжий.
Он вздохнул и застонал.
— Рыжий, — повторила Матуха.
— А? — наконец выдохнул он. — Кто? Где я?
— Всё там же, — серьёзно, даже сердито сказал Ворон. — Проснулся?
— Ворон?
— Да, держи.
— Что это? — он растерянно ощупывал положенную ему на ладонь таблетку.
— Снотворное, — Ворон всё-таки решил дать ему целую таблетку, но одну. — Воюешь слишком громко. Глотай и запей.
Подчиняясь командам, он засунул в рот таблетку, запил из поданной кружки и тяжело не опустился, а рухнул на подушку.
Они постояли над ним. Частое неровное дыхание постепенно сменилось более спокойным и ровным. Он вздохнул и вытянулся, обмякая.
— Заснул, — кивнул Ворон и строго посмотрел на Аюшку, — а ты посиди с ним. Если станет совсем редко дышать, разбудишь меня.
— Ага, — кивнула та.
— Всё, — Матуха зевнула, пришлёпнув рот ладонью, — всем спать.
И в спальнях, наконец, наступила тишина.
Впервые в жизни команда "подъём" не разбудила Гаора. Он не услышал ни крика надзирателя, ни утренней суматохи и суеты. Он спал без снов, ничего не ощущая и не помня, только полное спокойствие.
Утром многие первым делом бросились к нему посмотреть: жив ли, но вошла Матуха и погнала всех.
— Нечего тут, только парень успокоился. Старший, сколько ему на поправку дали?
— Три дня, — озабоченно ответил Старший, — успеем?
— Успеем, — ответил за Матуху Ворон. — Первая ночь самая тяжёлая, дальше легче будет.
После вчерашнего Ворону верили, и утро пошло по заведённому порядку. Хотя многие стояли в строю отчаянно зевая, со слипающимися глазами, но рта о том, что, дескать, Рыжий никому спать не дал, никто не открыл. Понятно же, чего там.
Когда все ушли и наступила тишина, Маманя с Матухой решили разбудить Рыжего и напоить чем-то сытным. Как выводить человека из голодовки, они сами и без Ворона знали: голодом наказывали часто, у иных хозяев на хлебе и воде неделями держали, да ещё работать велели. А здесь-то… Парень крепкий, вчера, конечно, плох был, а разлёживаться ему особо давать и нечего: три дня всего. Надо успеть его на ноги поставить и расходить.
— Рыжий, — Матуха, как и ночью, похлопала его по щеке. — Проснись, Рыжий.
Глухо, как из-за стены, Гаор услышал, что его зовут.
— Аа? — откликнулся он протяжным вздохом. — Чего?
Два женских голоса засмеялись над ним.
— Просыпайся, Рыжий, поешь малость.
