Прежде чем он сообразил, как ответить, горгона снова вскочила на ноги. По безликой морде невозможно было прочесть ни ее мыслей, ни настроения. Развернувшись, она со звериной ловкостью скользнула вверх по ступеням, протиснулась в полуобвалившийся дверной проем и исчезла в глубине коридора.
Откуда-то издалека вновь донеслись удаляющиеся глухие удары, крушащие стены Удерживающей Пески. Некоторые из них были так сильны, что донжон содрогался до основания, и тогда в камере с потолка и стен сыпались осколки. Похоже, Ном уже основательно растрясла фундамент.
Только теперь Ковенант пришел в себя настолько, чтобы заметить ослепительное сияние пламени все еще струящегося по его ладони. Его глаза, снова ставшие глазами нормального человека, резануло болью. Он тут же убрал огненный язык дикой магии с ладони. Теперь лишь его кольцо слабо светилось в полумраке камеры. Но пульсирующую силу внутри он не стал усмирять: между его друзьями и «Звездной Геммой» лежала вся Бхратхайрайния, а становиться снова узником не входило в его планы — слишком свежи еще были воспоминания об узилищах Ревелстоуна. Тогда, рассвирепев от собственного бессилия, он уничтожил двадцать одного Верного… Следы клыков на его руке все еще тускло светились. Опасность подстегнула его, и он, вспомнив наконец о своих друзьях, быстро огляделся. Рядом с ним стоял Вейн — юр-вайл в человеческом образе, — и на его черных губах цвела довольная улыбка. Но Ковенанту некогда было любоваться на отродье демондимов: Касрейн в любой момент мог установить защиту для Удерживающей Пески от разбушевавшейся горгоны и приняться за них. Или на это ему нужно время? А если да, то сколько?
Первая чуть слышно окликнула его. У нее, словно у смертника, которому сообщили о короткой отсрочке казни, наступил резкий упадок сил. Прикованный рядом с ней Красавчик, трясясь в приступе беззвучного истерического смеха, размазывал по лицу слезы. Похоже, удар по голове, о чем свидетельствовала огромная шишка на виске, не прошел даром для его нервной системы. Лицо Хоннинскрю, не обращавшего внимания на изодранные в кровь руки, светилось счастьем и надеждой.
Ковенант посмотрел туда, где были прикованы харучаи, и встретил их твердые взгляды, в которых еще светилось пламя дикой магии. Они были горды и возбуждены, как будто присутствовали на древнем обряде клятвы верности, которую их далекие предки, Стражи Крови, принесли когда-то Лордам Страны. Даже глаза измученного Кира сияли так, что свет почти скрывал таящуюся в них боль. Хотя Ковенант и не обладал больше внутренним зрением, но даже ему было видно, насколько серьезно состояние молодого харучая: бинты на его колене намокли от крови.
Мечтатель смотрел сквозь Ковенанта, погруженный в видения Глаза Земли. Он обхватил руками голову, однако, судя по отсутствию ранений, его терзала отнюдь не физическая боль.
И тут Ковенант увидел Линден.
Она бессильно висела в своих оковах; руки были вывернуты самым неестественным образом, словно сломанные. Голова опустилась на грудь, и волосы чадрой скрывали лицо. Ковенант содрогнулся: он не мог разобрать, дышит ли она вообще. А вдруг в пылу схватки с Горгоной он случайно убил свою спасительницу?
До него донеслось ворчание Финдейла, который, не заботясь о том, что его могут услышать, сварливо бормотал себе под нос: «Хвала Чреви, что он остановился. Подумать только, что судьба всей Земли находится в руках сумасшедшего! А она, эта… тоже хороша: вновь проторила дорожку ко всеразрушению. И все же я, Обреченный, не сумел остановить ее… Теперь мне за всю жизнь не расплатиться. Уму непостижимо!»
Ковенант все еще не решался приблизиться к Линден, опасаясь обнаружить, что сам ранил ее, если не нанес ей еще худшего вреда. Поэтому его раздражение обратилось к элохиму. Он поймал его за край блеклой мантии и резко дернул к себе, не считаясь с его старческой слабостью.
— Что с ней?
Элохим на секунду заколебался, стоит ли отвечать или лучше просто испариться из жесткой хватки Ковенанта, но потом все же разлепил губы:
— Держи свое пламя при себе, Обладатель кольца. Ты и представить себе не можешь, насколько все это опасно. Сейчас в твоих грубых лапах судьба всей Земли — а она так хрупка… — Ковенант встряхнул его и бросил на него испепеляющий взгляд. — Ну ладно, ладно, сейчас скажу.
Но Неверящий только крепче сжал хилые плечи элохима. Дикая магия шевелилась внутри него, как клубок ядовитых змей, а сердце неистово билось в беззвучном вопле.
— Ее разум погашен, как прежде на элохимпире был погашен твой. Войдя в тебя, она допустила переливание установленной тебе же в защиту пустоты сознания в свой мозг.
Финдейл говорил, подчеркивая каждое слово, будто хотел помимо информации о состоянии Линден довести до сведения Ковенанта смысл того, что некогда сделали с ним элохимы. Но Неверящий слышал и понимал сейчас лишь то, что напрямую касалось женщины, бессильно обвисшей в цепях. Он сжал кулаки, не позволяя себе взорваться.
— Но у нее это скоро пройдет, — скрипуче продолжал Финдейл. — Защита была создана индивидуально для тебя, с учетом всех особенностей твоего организма и психики. В Линден это долго не удержится. Всему свое время. Имей терпение, и она придет в себя. Так что успокойся! — Элохим нервничал все больше. — Усмири свою дикую магию — сейчас в ней нет уже надобности. Ты меня слушаешь или нет? Когда ты в покое, отдыхает вся Земля.
Но Ковенант действительно уже его не слушал. Он отбросил Финдейла в сторону, как ненужную больше вещь. По ладоням вновь побежали язычки пламени. Повернувшись к Линден, он пережег ее оковы и ринулся вперед, чтобы подхватить обмякшее тело. Падая, она попыталась удержать равновесие — простейшие инстинкты в ней сохранились, — но когда она подняла голову, Ковенант увидел, что глаза ее пусты; они отражали свет факелов, и мысли в них было не больше, чем в оконном стекле.
О Линден! Не в силах больше сдерживаться, он обнял ее, прижал к груди, а затем подхватил на руки и стал баюкать как ребенка. Он знал, каково быть в том состоянии, в котором она пребывала. В которое она попала, пожертвовав собой ради него. От его прикосновения вокруг нее затрепетало слабое серебристое сияние. Он окутал ее эманацией своей силы, словно был не в состоянии расстаться с ней больше ни на мгновение. Он не знал, смеяться ли от счастья, что она жива, или плакать оттого, что она в столь жалком положении. Она сделала это с собой ради него. Ради него.
— Юр-Лорд, кемпер не даст нам уйти так просто. Нам надо поторопиться, — раздался голос Бринна, в котором не было и намека на спешку или опасения, как, впрочем, и вообще на какие-либо эмоции.
