— Я весь внимание, владыко.
— Ты, Емельян, не думай, что я из-за поединка на тебя гневаюсь. То не гнев на самом деле, а страх. Ибо боюсь я за тебя. Да и за всех нас, за клир епархии нашей трепещу. И, прости уж за откровенность такую, — за бесстыжий свой лоб архиерейский.
— Владыко…
— Знаю, о чем говорю! Но, ежели рассудить, не согласись я на то бесстыдство — где бы и, главное, кем бы вы сейчас были… Впрочем, это потом. А почему боюсь — в том тебе покаюсь. Грех на мне, отче. Грех соглашательства с темными силами.
Емельян побледнел.
— Слушай. Было то двенадцать лет назад… Изяслав Торчков в первый раз тогда выборы выиграл, вожделенное кресло мэра занял. Как торжествовал! Весь городской бомонд собрал к себе на банкет. И архиерею приглашение прислал — как главе духовной оппозиции. Тот, разумеется, не пошел. За одним столом с некромантами да колдунами сидеть?! Только гордость эта боком вышла и архиерею, и всей епархии. Той же ночью к владыке Кириллу пришли. Брат единокровный пришел. С двумя подчиненными ему вампирами.
— Здравствуй, — говорит, — братец Кирюша.
— Тебе не могу сказать, чтобы ты здравствовал, — отвечал владыка Кирилл брату своему. — Ибо ты уже мертв духом, а телесная твоя бодрость— одна видимость. Зачем явился, отступник?
Брат-вампир усмехнулся. Для того у него специальная имелась усмешка — чтоб человека неподготовленного в ужас ввести. Еще бы — при таких-то клыках да очах, мерцающих фосфорически!
— Злобен ты, архиерей, без меры, а еще служитель Того, Кто есть Любовь, — неласковой репликой сопроводил свою усмешку вампир.
— Злоба моя вовсе не к тебе лично, — ответил архиерей, — а к тому непотребству, что ты собой сейчас представляешь и каковое творишь. Почто ты стал мерзостным вампиром, брат мой? Почто осквернил в себе образ Божий? Продал душу за ложное бессмертие?
— Хоть оно и ложное, да все ж бессмертие, — отвечал вампир. — А моя душа не твоя забота. Сам рассуди. Коли человек получает душу от Бога и при этом имеет свободу выбора, как вы же сами учите, человек сам решает, кем ему стать — святым
или исчадием ада. А если Бога нет и нет посмертного воздаяния, так кого мне стыдиться, кого бояться? Лучше жизнь, полную страстей, прожить, да еще и плавно в бессмертие всесильное перейти. Как я это и сделал. Ты думаешь, я от ненависти к своей человеческой сущности вампиром стал? Или от глупого любопытства? Отнюдь, дражайший брат! Человеческая жизнь у меня была полная да сладкая, о такой каждый мечтает, да не каждому дается. Но в какой-то момент я понял, что к человеческому бытию хочу присоединить и нечеловеческое — чтоб опыт был. Чтоб сравнить можно было: вот так я жил человеком, а так — иным существом.
— Экспериментатор…
— О да! Эта идея захватила меня. Видишь ли, дорогой брат-, все удовольствия человеческого бытия — похоть, власть, деньги, слава — теряют привлекательность, едва ты начинаешь думать, что перед тобой могут открыться иные грани существования. Иные горизонты. Иные ценности. И ты можешь стать не таким, как все. Другим. Одним из серой толпы. Кстати, дорогой мой, разве не к тому же стремились все твои святые монахи, когда уходили от мира в пустынные скиты?
— Ты не путай! Монахами становились ради забвения самости и любви к Богу и ближнему, а ты…
— О, драгоценный мой, тут бы я с тобой поспорил, но не за дебатами пришел.
— А зачем? Я ведь даже и христианского погребения тебе дать не могу, изувер!
— Мне оно и не нужно, — скалится брат. — Я еще Поживу…
— Поживешь ?!
— Да! Это тоже жизнь, дорогой мой архиерей! И куда более привлекательная, чем существование немощного человека! Нет болезней, нет страха смерти — ведь ты уже мертв. Нет зависимости от власти, человеческих законов и денег. А есть, наоборот, собственное могущество, уверенность в собственных силах и собственной же непогрешимости.
— Силен… Только что ж ты по ночам по улицам крадешься вором? Что ж не радуешься яркому солнцу, которое, по слову Евангелия, светит на праведного и неправедного? Может, потому, что ты не относишься уже ни к одной человеческой категории? Стоишь, так сказать, по ту сторону добра и зла?! Не одиноко ли тебе там?
— Я не знаю, что такое одиночество. Мне для полноты бытия достаточно самого себя. Я, как бы это сказать, самодостаточен. Я есть вещь в себе, или, как говорят англичане, I am existing.
— Я не силен в английском языке, но тебе бы следовало употребить фразу «I am thing in itself», это было бы правильнее. А то, что сказал ты, означает: «Я — сущий». К тебе это не относится. Это сказано о Другом.
— Как ты ревниво относишься ко всему, что касается твоего Бога!
— Да. Аз возревновах о Бозе живе, — сказал архиерей, но вампир отмахнулся:
— Давай будем без цитат! Итак, я существую. Просто мое существование протекает на другом уровне бытия. И все остальные либо существа, что подобны мне, либо, уж извини, жертвы.
— Циничный убийца!
— Ах, полно тебе! Какие эмоциональные выкрики! А ты, милый мой молитвенник, знаешь ли о том, что на свете прекрасно существуют насильники, убийцы, террористы? И знаешь ли также о том, что эти подонки все до одного — люди, среди них нет ни вампира, ни оборотня, ни даже самого слабого колдуна!
— Не верю.
— Напрасно. Видишь ли, особенность душевно-духовного состояния тех, кто перестал быть людьми в неком физиологическом смысле, заключается в том, что они не видят ни удовольствия, ни выгоды в мучительстве и убийстве тех, кто людьми остался. Поверь, дорогой мой, это так. Лишь одно подлое существо находит смысл своего бытия в изуверстве над себе подобными — это человек. Самый обычный человек. С тех пор как я стал вампиром, я понял, что нет на земле никого страшнее обычного человека. И все, что я вижу вокруг, меня постоянно в этом убеждает.
— Что ж, остается посочувствовать твоему зрению. Ты видишь не людей. Ты видишь их грехи. А грех и человек — не одно и то же.
— Цитируешь мне учебничек по нравственному богословию? Не стоит, милый брате, мои убеждения давно сформировались, и я не намерен их Менять. Отныне и навсегда я просто вампир. И согласно своей сущности я вовсе не совершаю преступлений, изуверств и издевательств, как это делаете вы, люди, над себе подобными. Я просто Изредка питаюсь. Согласно особенностям своего метаболизма. Разве ты осудишь волка за то, что он заполевал зайца? Так им предписано…
— Но ты был человеком!
— А что уж в этом такого хорошего? Ну-ну, не мрачней ликом. Я пришел к тебе не для проведения благочестивой воскресной беседы на тему «Как грешно быть вампиром». Я послан к тебе по серьезному делу.
— Послан? Кем?
— Нашим дорогим мэром. И этот разговор, разумеется, должен остаться строго между нами. Потому что он касается возможности спокойной жизни и для обычных людей, и для… сам понимаешь кого.
— Я слушаю тебя, — голос архиерея был безучастным.
— Изяслав Торчков только что получил власть. И, скажу тебе откровенно, не намерен с нею расставаться еще очень долгое время. И потому стремится обезопасить себя от недовольных.
— При чем тут я?
— Ой, дорогой братец, не фарисействуй и не делай такое аскетически невинное лицо! Будь правдив хотя бы в глубине твоей души — ты ведь страшно недоволен тем, что власть над городом получил колдун?
— Недоволен. И, кстати, отнюдь не скрываю этого. Люди должны управляться людьми, а не оккультными выродками вроде этого Торчкова. Разве не преступление то, что он, дабы победить на выборах, совершил в капище черного идола Мукузы кровавое жертвоприношение?! Как можно допускать такое существо к власти?!
— Ну, победа без жертв не бывает, это и люди знают и премило используют. Наш мэр принес в жертву всего-навсего черного быка и черного козла (и, кстати, хорошо за них заплатил хозяевам). А некоторые политики из числа людей приносят в жертву себе подобных, нанимая киллеров для устранения политических соперников. И кто, по-твоему, выглядит хуже? Не трудись отвечать, это был риторический вопрос.
