— Паразитировать, детишки, можно по-разному. Можно воровать, грабить, мошенничать, или расчетливо эксплуатировать чужие чувства, или обсчитывать своих наемных работников, все это обычные вещи, которые встречаются сплошь и рядом. Но есть еще один способ, на мой взгляд, самый отвратительный. Вращаться среди людей, с жадностью наблюдать за ними, при случае непрошенно влезать в их дела, пить пульсирующую вокруг жизнь, как вино, как бодрящий кофе, как полезный для здоровья бульон, — и ни полушки не платить за выпитое, принципиально ничего не давать взамен. Этакое духовное скопидомство.
На скулах у нее расцвели красные пятна, и она выглядит, словно человек, очень долго державший что-то под спудом, но неожиданно для самого себя решившийся высказаться о том, о чем говорить вслух вообще-то не стоит. Валеас слушает с едва обозначенной угрюмой ухмылкой и скупым намеком на одобрение, Ола — с милой оживленной гримаской, вскинув пушистые ресницы и дожевывая наш последний шоколад. Инга вначале согласно кивает, а потом вдруг перестает кивать и смотрит так потрясенно, недоверчиво, с разгорающимся протестом… Как обычно, когда что-то вызывает у нее возражения. В том-то и дело, что как обычно.
— Кого вы имеете в виду? — Ее голос угрожающе звенит, но так бывало и раньше, если она с чем-то не соглашалась.
— Назовем их упырями. Самое подходящее слово. Если б они жили отшельниками, вдали от людей, это не вызывало бы нареканий, но они трутся среди нас, вмешиваются и в политику, и в межличностные отношения — экспериментируют, словно в игрушки играют. Как вы знаете, они неуязвимы, но Изабеллу они убили, мне кажется, с какого-то очень большого перепугу… Что же такого она узнала, если это настолько их испугало?
— Вы не имеете права так говорить!
Дальше начался спор, но подробностей я не запомнил, потому что клевал носом, еле-еле удерживаясь от того, чтобы не отключиться окончательно. Дискутировали главным образом наставница с Ингой, лесные лишь изредка подавали реплики.
Потом мы все вместе выходим наружу, в холодную беззвездную темень. Кое-где горят костры — оранжевое пламя, треск хвороста, лапника и елажниковых шишек, черные тени расположившихся вокруг караванщиков. Окошки жилых фургонов тускло светятся, остальные машины громоздятся темными глыбами. Мимо нас проходит, скрипя снегом, стюард с корзиной — забрать посуду из конференц-фургона.
Джазмин и Валеас, отойдя в сторонку, беседуют: она как будто пытается уговорить лесного колдуна отказаться от затеи С заложником, тот выслушивает ее доводы с миной «мне наплевать на чужое мнение».
Я тогда еще подумал, что ей надо бы поосторожнее, он крайне опасен, но глупо будет, если я полезу предостерегать наставницу, которая и без меня видит, кто есть кто. Ох, если бы она и в самом деле все видела, как я понадеялся, но она же слишком устала…
— Матиас! — Меня тронули за локоть, и я, повернувшись, увидел рядом Олу. — Спокойной ночи. Я уже никакая, пойду спать. Нас определили на ночь в конференц-фургон, там классные мягкие диванчики. Ты тоже отправляйся-ка лучше спать, до завтра!
Забираясь к себе в фургон, я подумал с привычным холодком о предстоящем суде и тут же спохватился: меня ведь уже судили — и ничего, настолько ничего, что даже забыть об этом умудрился, пусть ненадолго, но все-таки! Ни на угрызения, ни на размышления сил не осталось. Дергаю дверцу, вваливаюсь в купе. Плафон выключен, сосед-коммерсант дрыхнет. Сбрасываю обувь и прямо в куртке, чтобы не терять тепло, устраиваюсь на своей полке, укутав ноги одеялом.
— …Вставай!.. Чтоб тебя, просыпайся… Убили… Да просыпайся ты наконец!..
Меня с воплями трясут. В окошко сочится сквозь рабицу серый утренний свет. Разбуженный сосед, приподнявшись на локте, осоловело моргает и что-то спрашивает у склонившегося надо мной охранника, но тот не обращает на него внимания.
Усваиваю: кого-то убили, и я должен поскорее туда подойти. Первая мысль: бандитствующий лесной колдун повздорил с парнями из каравана (возможно, из-за Олы) — и за нож, много ли такому надо, чтоб человека порешить?
Не задавая вопросов, натягиваю выстуженные, хоть и с мехом внутри, сапоги, вываливаюсь следом за провожатым в коридорчик, потом в пасмурную стылую зыбь. Галдеж невесть откуда налетевших птиц, тихий протяжный гул хвойной пущи, тревожный говор столпившихся людей. Толпа раздается, пропуская меня, — и я вижу совсем не то, к чему приготовился.
…Джазмин лежала навзничь в распахнувшейся шубе, волосы рассыпались волнистой иссиня-черной массой, на свитере как будто вышиты темно-красные маки, которых раньше не было. Черты изможденного лица заострились, в остекленевших глазах отражается небо. Истоптанный снег вокруг подтаял от растекшейся крови, а после снова замерз.
Мне словно врезали под колени и одновременно в живот, чтобы все кишки собрались в захолодевший ком. Это как же так, а?.. Разве может быть, чтобы Джазмин умерла?..
Над ней нависало, как сгусток дыма, невидимое для непосвященных облако чар, не позволяющее разглядеть, что здесь случилось. Без волшбы не обошлось… И ни Инги, ни лесных, вокруг стоят одни караванщики.
— Где они, где эти?..
От сильных потрясений я становлюсь косноязычным, но капитан понял и ответил, что Инги в купе не оказалось и за «здешними» он тоже послал, сейчас приведут.
Появилась Ола в сопровождении охранников. Меня слегка отпустило: значит, она не причастна к убийству. Вот ведь каков подонок, сам сбежал, а ее бросил расхлебывать!
— Парня на месте не было, — доложил офицер.
Почему-то я об этом уже догадался. Ищи-свищи его теперь в Лесу.
Олимпия выглядела рассерженной и деловитой. Отмахнувшись от шагнувшего к ней капитана, присела возле тела Джазмин, потом выпрямилась и повернулась к нам.
— Мертва уже несколько часов. Несколько ножевых ранений. Кто — определить не могу из-за чертова морока. Может быть, Вал разберется, он в таких вещах силен.
— Твой Вал уже далеко, — вырвалось у меня. — Зарезал и смылся!
— Балда ты, Матиас, — процедила она сквозь зубы, копируя интонацию своего приятеля. — Зачем ему убивать Джазмин? И чтобы Вал с первого раза не попал в сердце? Ты же видел как он владеет оружием, а здесь работа какого-то доморощенного мясника-самоучки!
— Где Валеас? — спросил капитан.
— Ну, точно не знаю… — Взгляд Олы метнулся к стоявшему тут же врачу. — Он разве не ночевал у вас в медфургоне?
— К нам он не заходил, — возразил доктор. — Хотя я надеялся, что заглянет. У Эберта спала температура, прекратился кашель. Я еще не встречал колдуна с таким мощным целительским потенциалом. Возможно, он сумел бы и Куто помочь, если бы согласился с ним поработать, но восстановить душевное здоровье — это другое дело, чем одним махом выжечь инфекцию.
— Надо его найти, — распорядился капитан уже не с угрозой, а с некоторым облегчением.
У него, положим, есть повод для радости: парень из семьи, занимающей достаточно высокое положение в иерархии Трансматериковой компании, не умрет во время рейса, и вытекающие отсюда неприятности капитану больше не грозят. Обошлось. А Джазмин уже не вернуть… Кто мог поднять на нее руку?
— Не посылайте за ним, — с едва заметным замешательством попросила Ола. — Я сейчас отправлю ему зов.
Она убрела на десяток шагов в сторону, к деревьям, по щиколотку проваливаясь в снег, я — следом за ней.
— Может, ушел к вам на заимку?
Слова помогают удерживаться на поверхности, как спасательный круг, все равно какие слова, иначе начну будто в ледяной омут погружаться, с головой, все глубже и глубже. Я в первый раз потерял близкого человека.
— Да нет, он наверняка в каком-то из пассажирских фургонов. Щас найдется…
Поссорились? Неужели из-за меня?
— Капитан, я же сказала, не надо! — кричит Ола. — Я уже позвала, скоро придет! — И бормочет, чтобы слышал только я: — Если его застукают без штанов, он же всем головы пооткручивает.
— Так он, что ли, по бабам пошел?
— Типа того.
