– Так что тебе надобно, почти тезка? – спросил Орен. – Если насчет работы – это не ко мне.
– Нет, – беспечно откликнулся Рен. – Я работать тут не буду. Я с тобой познакомиться хотел.
– Вот он я. И что же?
– Тевено все уши мне про тебя прожужжал. Он, видишь ли, тебя боится.
– Не он один такой.
– А не по той причине, что другие. Он, представь, думает, что ты нелюдь.
Тевено чуть не задохнулся. Он всего ожидал, но чтоб Рен выложил это так, в лоб!
Орен не рассмеялся, как можно было предполагать. И не выругался. Он вообще не ругался, припомнил Тевено, а говорят, что нежить не любит черных слов. Конвоир посмотрел на собеседника с неким проблеском любопытства.
– Да? И кто же я?
– А кто тебя знает, – Рен говорил все так же лихо и беспечно. – Я в этих делах не шибко разбираюсь. Может, прагин. Хотя они, говорят, от воды далеко не отходят. А может, велеис… да мало ли! Заметь себе, это Тевено думает, а не я.
– Так чего вы от меня хотите?
– Да докажи ты ему, что он ошибается! Сделай что-нибудь такое, чего нежить делать не может!
– А чего нежить делать не может? – поинтересовался Орен.
Он развлекается, дошло до Тевено. Хуже того – они оба развлекаются!
Но даже то, что Орен и Рен смеялись над его сокровенными страхами, этих страхов не прогнало.
– Ну… не знаю. А, вспомнил! Произнести имена богов не может. Наш священник так уверял.
– Если тебе только это нужно… – медленно и размеренно, глядя Рену в лицо, Орен перечислил имена всех Семи – от Творца миров и людей, до Привратника, покровителя лжецов. Не довольствуясь этим, он начертил священный знак колеса.
– Довольно с тебя? – спросил Рен, обращаясь к Тевено.
Тот медлил с ответом – язык присох к гортани.
– А у тебя здорово получается! – на сей раз слова Рена были адресованы конвоиру. – Я бы так бойко не сумел.
– Пожил бы в цитадели – научился. Там хоть не часто, но молебны устраивают… Еще что? Очищение бычьей кровью вроде бы надо проходить. то ли пить ее, то кропить. Беги, малый, режь быка, попробуем…
– Придумал! Я во всем вашем Рауди коровы живой не видел, не то что быка.
– Тогда придумывай что другое. Или вовсе отвяжись от меня.
– Погоди… сейчас соображу… Вспомнил! Перед нежитем надо рассыпать зерно, или там бусы, короче, мелочь всякую. У тебя есть?
– Я не птица, чтоб зерно клевать, и не девка, чтоб бусы носить.
– Не придирайся к словам! Так нет у тебя?
– Кто из нас кого испытывает?
Рен почесал в затылке. Потом решительно оторвал от рукава рубахи шнурок с нанизанными сухими ягодами шиповника. Деревенские старухи считали такой шнурок средством от дурного глаза и нашивали на одежду внукам. Тевено удивился, что бабкина памятка сохранилась у Рена, да и рубаха на нем вроде чужая… Тем временем Рен стянул ягоды со шнурка и рассыпал их по столу. Не удовлетворившись увиденным, раскатал их ладонью как можно дальше друг от друга. Орен, нахмурившись, следил за его действиями.
– И что дальше?
– Дальше – если ты тот, за кого Тевено тебя держит – ты должен непременно начать считать то, что перед тобой рассыпано. И не остановишься, пока все не сосчитаешь. Просто не сможешь.
– Это шутка?
– Нет, – с исключтельной серьезностью ответил Рен, – самый верный способ. Множество народу таким манером от нежитей спаслось. Нелюдь, значит, считает, а человек ноги уносит. Лучше всего при себе маковые зерна иметь, но, прости, не предусмотрел.
Орен покачал головой.
– Вот уж верно, глупости нет предела… Это все?
– Да все, пожалуй.
Тевено облегченно вздохнул. Кем бы на самом не деле ни был Орен, зрелище «испытания» почему-то тяготило Тевено, и он был рад, что оно закончилось. Он дернул Орена за рукав.
– Пошли, а?
– Нас вроде еще не выгоняют. Или выгоняют все-таки?
– Сидите, если хотите, – Орен положил куртку на край стола. – Там, наверху, помнится, пиво еще осталось.
– Милостивец!
– Ладно, – Орен встал, направился к лестнице. Поднимаясь, он все больше погружался во тьму, пока полностью не исчез из вида.
Рен непринужденно плюхнулся на край стола. Тевено тоже собрался было сесть. Но на стол взгромождаться, как Рен, неловко… Он подтянул к столу скамейку, и, упершись взглядом в друга юности, внезапно с дрожью осознал, что веселость и развязность Рена были мнимы. Тот был весь напряжен, взгляд его устремился в темноту, словно различая там нечто. Прислушавшись, Тевено уловил легкий скрип досок – Орен поднялся на второй ярус. В этот миг Рен что-то схватил со стола, что-то, прежде прикрытое красной курткой, и устремился к выходу, шепнув: « За мной!»
Тевено успел лишь подняться со скамьи, но, не в силах совладать с собой, обернулся.
Конвоир все же услышал, что произошло внизу. Или как-то угадал? Как бы ни было темно, Тевено различил во мраке его фигуру над лестницей.
– Беги! – крикнул Рен, распахивая дверь. – Беги, он не успеет…
Он не успеет. Дом большой, лестница высокая, а прыгнуть он не мо…
Орен прыгнул. И в воздухе очертания его тела стали меняться. Никто не уловил бы, как руки становятся лапами, как исчезает одежда и появляется шерсть, как заостряются уши, а усмешка превращается в оскал.
На пол, спружинив всеми четырьмя лапами, упал черный пард – огромный хищный лесной кот, равно опасный для людей и зверей.
Вот кем был Орен. Не прагин, не подменыш, не кровопивец.
Оборотень.
Этого зрелища не мог равнодушно вынести даже Рен, как бы не крепился. Чтобы не свалиться, он уцепился за дверной косяк. Тевено также оцепенел. Но пард не смотрел на него. Он смотрел на Рена. Расстояние до дверей он мог преодолеть в два прыжка. И он снова прыгнул.
Не сознавая, что делает, Тевено схватил со стола самострел Орена и шагнул, преграждая зверю путь. Пард был прямо перед ним. Он припал на передние лапы и зашипел.
– Стреляй! – услышал Тевено.
Самострел был заряжен. Тевено поднял его…
Оскаленная пасть была меньше, чем пасть кутхи, но зубы парда, сомкнувшись на горле Тевено, легко отделили бы голову от тела. И удар лапы мог запросто смести с дороги жалкую помеху. Но страшно было другое. С хищной звериной морды на Тевено смотрели знакомые глаза – серый и карий.
– Стреляй же, дурак! – надрывался Рен.
Тевено, всхлипнув, выронил самострел и кинулся бежать. Это, казалось, вернуло силы и Рену. Оба вылетели из дома и бежали, бежали, как ни приходилось им бежать никогда раньше, чрез спящий поселок, мимо ленивых застав, мимо вырубки, и лишь когда легкие были сожжены, сердца подпирали к глоткам, а над головами сомкнулись кроны деревьев, они повалились на землю.
– Ты почему не стрелял, дубина?
– Я не мог… – сипло выдохнул Тевено. – Не мог. – После паузы добавил: – Он ведь тоже … ничего…
