И самая крайняя – до двадцати. Самоубийцы, экстремалы и прочие извращенцы неслись здесь так, словно бензобаки им наполнили самим адским пламенем. Естественно, долго удержаться они тут не могли. И хотя успевали отхватить изрядный шмат дороги, всё равно рано или поздно (скорее, рано) оказывались чадными холмиками в сокрытом тенью мрачном кювете.
Да уж, не позавидуешь всем этим, внизу – ехать и осознавать, что как ни распоряжайся отмеренным, а за неизвестным заранее очередным поворотом тебя всё равно дожидается сам дьявол…
С виду это одностороннее шоссе, протянувшееся от уже давно позабытого за ненадобностью заката и аж до никогда так и не наступящего рассвета, функционировало нормально. Проносились, бибикали и потешно бодались машинки. Стоило только одной чуть вырваться вперёд, как остальные живо бросались в погоню – и не успокаивались до тех пор, пока на диво дружно не спихивали нахалку в кювет. Хрипло матюгались осипшие регулировщики, горстями щедро раскидывали доставаемые из шкатулки Пандоры случайности – и тогда некоторые подопечные послушно перестраивались в другой ряд. Хотя, стоило признать, чаще всего в левый, более скоростной.
Однако, не от того бездонный правый глаз летуна постепенно наливался багровым пламенем. Зоркий и за тысячелетия привыкший замечать малейший непорядок взгляд всё отчётливее замечал в кажущемся беспорядке мельтешения некую неправильность. С виду всё шло своим чередом, но всё же, что-то проистекало не так.
Знать бы ещё, откуда, куда и зачем проистекало… из бездонной черноты сверху на блок-пост спикировала тень, и свет здешних путеводных звёзд не отразился от неё. Ни вера, ни надежда, ни даже пресловутая морковь не нашли здесь сочувственного отблеска.
Замотанные служаки при виде явления не-его народу чуть не подавились своими полосатыми палочками для кормления. Вообще, по мнению прибывшего, этих мерзавцев следовало бы в первую очередь и самих определить на шоссе. На полосу «до ста», но отмерить до двадцати… и всё же, польза от них имелась несомненная, да и заменить-то особо некем. Вот и приходится изощряться и обходиться с тем материалом, что есть.
Вытребовав цифру, обладатель роскошных крыльев вновь распахнул их и взмыл в беспросветный мрак. Когда надо, смотритель (и кстати, один из строителей) этого шоссе умел летать быстрее мысли. Потому, не успели даже самые шустрые и безрассудные из ездоков сдвинуться хоть на миллиметр, как снова тень пала на блок-пост – но уже на другой.
Услышав цифру и здесь, а пуще того осознав разницу в два-минус, летун сначала в изумлении затряс беспросветным пятном мрака, заменяющим ему голову. Едва не разнёс он было ментовское гнездо вместе с изрядным куском дороги, однако вовремя сдёрнул с себя демона гнева. На кого покуситься вздумал, паскуда! И ухватив дурилку за хвост, одним размашистым ударом о придорожный валун он разнёс того в брызги.
С демоницей досады повелитель обошёлся более ласково – всего лишь свернул хрустнувшую шею и швырнул на гудрон. Краем глаза проследил, как подпрыгнул на нежданом ухабе тяжёлый магистральный грузовик, нёсшийся так, словно выехал на это ночное шоссе прямо с ралли Париж-Дакар, и равнодушно отвернулся.
Пропажа! Воры!
Хм, и как таковое могло бы произойти? Неужели вздумал шутки шутить ещё кто-то из вечных? Беспросветный взгляд летуна задрался кверху и безошибочно вычленил в непроглядном для иных глаз мраке некстати выглянувшую Вифлеемскую звезду. Ну, если это твои проделки, то пеняй на себя! И вновь два изумительной красоты крыла воздели ввысь своего обладателя…
Наутро там нашли три трупа:
Вдова, раз(censored) до пупа,
Лука Мудищев без яиц
И сваха, распластавшись ниц.
Белоснежное перо в руке, светящееся словно само собою в проникающем через окно лунном свете, вздрогнуло и замерло будто в смущении над этими порождёнными шалостью строками. Хотя стоило отдать должное, бессонному сочинителю этаких хохмочек пришлось отвлечься от этой вдруг пришедшей на ум забавы совсем по другому поводу.
В окне мелькнула тень, и выдранное не иначе как из крыла ангела великолепное перо чуть моргнуло в руке. В изящный стрельчатый проём протискивалось с пыхтением пятно мрака, и вскоре совсем влилось в комнату, изрядно заполнив её неким специфическим зловонием.
– Всё в хлопотах, аки пчела, – чуть насмешливо протянула в сторону гостя хозяйка безвременья и легонько поморщилась. – Вонищу-то убери…
Темнота беззвучно ударилась о шлифованный камень пола, и с колебаниями обратилось в свою первоначальную ипостась. Тело здоровенного летучего мыша с хорошо заметной принадлежностью к, так сказать, сильному полу – и увенчивалось всё это харей весьма, надо признать, отвратной обезьяны с торчащими в стороны остренькими и беспокойно шевелящимися ушами.
Что ж, по сравнению с изящной златовлаской в белоснежной хламиде и мерцающим обручем на челе, гость и в самом деле смотрелся образчиком непотребства – но он тем нимало не смущался. Брезгливо принюхался, поморщился, отчего его чёрная харя стала совсем уж безобразной, и легонько дунул вбок.
В самом деле, курной запах тотчас улетучился наружу вместе с изрядно накопившейся по углам звёздной пылью.
А прибывший, ещё только что столь стремительный и даже великолепный в полёте, нелепо оцарапал пол когтями. Неуклюже переваливаясь и волоча крылья, он кое-как доковылял до стула напротив хозяйки и вскоре замер на его спинке, сидя там сгорбившись, словно пресловутый нахохлившийся воробышек на проводе. Некоторое время он там и обретался, пристально и с виду безразлично рассматривая безмятежное в своей светящейся красоте лицо хозяйки замка, и лишь потом воздух сотряс его хриплый, больше похожий на карканье голос.
– Ну и, что мне теперь с тобой делать?
Изящная, тоненькая (и к слову, ничуть не ощипанная) бровка хозяйки чуть воспарила вверх от такой дерзости. Но и того хватило, чтобы прибывшего так хватило гневным взглядом о стену, что в другое время и другой жертве стоило бы посочувствовать.
– Эй, без членовредительства… – беззлобно проворчал размазанный по каменной кладке летун.
В пару движений он вправил себе вывернутые и сломанные конечности, нахлобучил обратно на узкие плечи свёрнутую набекрень харю и с причитаниями взобрался на прежний насест.
– А ты за словами следи, – не поднимаясь из кресла и старательно скрыв усмешку, златоволосая проворно заглянула под низ. – И никакого членовредительства, кстати, никто на твой драгоценный орган не покушался… итак, в чём дело?
Вместо ответа гость, очевидно, для поправки здоровья утянул из настольного канделябра одну из незажжённых, больше для антуражу определённых туда свечей – и схрумкал её с завидным аппетитом. Рожа его тут же приняла задумчивое выражение, а верхняя лапка дрогнула и вытянула из зубастенькой пасти длинный, пожёванный и разлохмаченный фитиль. И лишь завязав на опустевшем гнезде подсвечника кокетливый бантик, обладатель столь несомненно мерзкой внешности смущённо отозвался.
