— Ну так, милостивый государь, — не теряя себя ответила ему Ува, — ежели из чьего рта вылетело, так и на пергамент могло невзначай попасть. Чай того же сорту новость.
Второй, который рыжий, покрутил головой.
— Слышите, Ярдли! А вы уверяли, будто смерды испытывают благоговейное почтение к писаным грамотам!
— Вам стоило держать пари, Птармиган…
— Ну что ж… Ува, рассказывай, как все было, — велел ей рыжий Птармиган. Ува сосредоточилась на шевелении щеточки его усов. Ара молчала у груди, как рыбка.
— А что рассказывать? — осведомилась она более в воздух. — Ну, пришла она ко мне на порог. Гнать?
— Я не об этом, — отмахнулся Птармиган. — Кто они, откуда, как назвалась?
— А никак, — огрызнулась Ува, посмелевшая от того, что с нею разговаривают. — Молодые люди любят женщин, но не любят детей.
— Ха, — воскликнул неугомонный Ярдли. — Есть крохотная вероятность, Птармиган, что вы… или я, хотя бы поверхностно были знакомы с этой особой? Как бы это выглядело забавно.
— Вряд ли, — пресек его более серьезный коллега. — Ни одна женщина не любит меня настолько, чтобы не избавиться от ребенка сразу, как только угроза стала реальной. Не говоря уж о том, чтобы тащиться рожать, сохраняя тайну, на край цивилизации, ночью, полагаясь лишь на деревенскую повитуху. Я этого недостоин. Вы, полагаю, тоже. Неужели бы ваша подруга не сообщила вам, что ожидает вашего ребенка?
— Боюсь, мои подруги не того сорта, чтобы им можно было доверять в щепетильном вопросе установления отцов. Впрочем, если бы я решил придерживаться твердой линии, вы нипочем не доказали бы, что у меня с ней был разговор на эту тему. Подобные заявления не делаются публично. Если он допустил, чтобы она рожала вот так, значит, ему все равно. Посему надобно искать горничных, а не папашу. Другого источника нет.
— Ну ладно. Мы здесь не за этим. Давай, бабка, рассказывай, как ты ее удавила.
— Не давила я ее. Наутро, едва малость посветлело, позвала старосту, и пастор потом пришел. Все они покойницу видели, и ежели нашли на ней какие следы, кроме тех, что роды оставляют, пускай бы сразу сказали.
Пастор поднялся со своего места, тихой мышкой шмыгнул за спинами сидевших, нагнулся над плечом Птармигана, которого, видимо, считал постарше, и что-то ему зашептал, тыча пальцем в пергамент.
— Ну хорошо, не давила, не резала. Но ты ведь, говорят, искусная травница. Как насчет растительных ядов?
— Знамо дело, секреты у ремесла есть, как и у кузнеца, и у плотника, и у кожемяки. Но господа, без сомнения, знают, что нет такой растительной отравы, какая бы следов по себе не оставляла. Белена зрачок в точку сводит, от вороньей ягоды губы чернеют, кошкодох, напротив, мажет все кругом в желтый цвет, спорынья живот вздувает, от молочая — белый налет. Да и какая мне от того выгода?
— Предмет выгоды в иске обозначен определенно и веско, — вставил Птармиган. — Полная шуба в сорок соболей, стоимостью не в одну королевскую раду.
— Интересно, — промямлил Ярдли, кося глазом в сторону пастора, — не ее ли я давеча видел на улице? Только внутри была симпатичная барышня из местных, которая застеснялась со мной покалякать.
Пастор сгорбился и прикрыл руками багровеющие, как у подростка, уши. По народу пополз шепоток. Ува приободрилась, но рано.
— Куда б я ее дела, шубу эту, будь она неладна, коли бы с самого начала на нее нацелилась? Она, как вы сказали, не одну раду стоит. Кто мне здесь за нее столько выложит? За нее, почитай, дом можно купить.
— Согласно действующим ценам на недвижимость, — вмешался Ярдли, едва не из рукава вытягивая какую-то крохотную грамотку, — ценность упомянутой шубы, разумеется, если она в хорошем состоянии, приблизительно равняется стоимости мызы со всеми ее строениями плюс двадцать голов крупного скота или пятьдесят овец, а гусиного стада — немерено.
Молчание повисло как колокол.
— Но скупщик краденого, разумеется, столько бы не дал.
— Теперь я обязан спросить тебя, — Птармиган поднес пергамент к лицу, — не извела ли ты, Ува, беспомощную странницу с помощью богопротивного чернокнижного ритуала, с неведомой нам сатанинской целью, из одного удовольствия или по велению своего Черного Господина?
— Бросьте, Птармиган, — зашипел ему на ухо Ярдли. — Не делайте, ради бога, вид, будто верите в черную магию. Вам это не идет.
— Дело не в том, верю ли в нее я! Главное, чтобы эта пейзанка в нее не верила.
— Черно… книжный? — глупо переспросила Ува. — Да я грамоте-то не учена. Господи! — Она уронила руки вдоль передника. — В нашей-то деревне все, кто моложе пятнадцати, в мои руки приняты. Нешто порченые? Бывало, да, мерли, так ведь и знатные дамы в руках ученых дохтуров родами мрут. Скажете, не бывает?
Именно сейчас ей стало страшно. Нет, не испытующих взглядов молодых господ. Могло быть и хуже. Тут хотя бы приехали те, кто желает слушать, а не волокет на дыбу, огульно обвиняя во всех смертных грехах и собственных тайных стоахах. Испугалась она тяжелого мертвого молчания за своей спиной. Своих, родных, можно сказать, тех, кто бежал к ней чуть что случится, тех, кого она знала по именам и кто верил в черную магию и бессмысленную ведьминскую злобу как в нечто непреложное.
— Коли была бы я душегубка, почто младенчика вослед матери не отправила? Из одного, как вы изволили сказать, удовольствия? Почто с ним нянчусь? Да вот она, эта самая малютка, живенькая. Может, какой бесовский ритуал требует сироту приютить? Или мне кормить рот, самою мною не прижитый, — большая корысть? Разве не знаете, что Сатана не ходит в дом, где дети живут?
Судя по всему, последняя ее реплика была сочтена чиновниками за аргумент.
— К слову, о Тайном Приказе, — понизив голос, спросил Птармиган. — Не выйдет ли так, что там ты покажешь совсем не то, что здесь?
— Знамо дело, коли мне там возьмутся ногти рвать да кожу драть, так я враз и в государевой измене, и в совращении плодов во чревах сознаюсь. Вот только малютку кто будет растить? Не вы ли, благородные господа?
— У тебя извращенное представление о Тайном Приказе, — строго заметил Птармиган. — Ярдли, никого она не убивала, не травила, не сглази… сглажи… тьфу, не изводила колдовством. Пастор, мы все-таки служащие Тайной Канцелярии, а не активисты Общества Охоты на Ведьм. Так что давайте говорите, на основании чего вы сочли возможным дать ход такому дохлому Делу?
— Вот у меня заявление простолюдинки Иды, изложенное на пергаменте с ее слов, к коему по неграмотности приложен отпечаток ее пальца.
— А что, у вас не все бабы умные? Чья она жена, эта Ида и почему муж ее не приструнил?
По горнице пронесся разрядивший обстановку смешок. Старосты и все, кто стоял поближе к чиновникам, прикинулись, будто кашель на них напал.
