Во всяком случае, когда мэтр Уриен наклонялся над ее плечом, опираясь рукой о ее столик и с преувеличенным вниманием разглядывая ее школярские каракули, его близость определенно ее волновала. Подсознание здоровой молодой женщины отмечало его крупную кость и тот много говорящий воображению факт, что книгу, которую она тащит, прижимая к груди обеими руками, он легко удерживает на раскрытой ладони; его едва уловимый притягательный мужской запах и то, что щеки его выбриты всегда до гладкости шелка… в этом хотелось убедиться; высокий костистый лоб с намечающейся морщинкой мудрости — горизонтальной, в противовес вертикальной морщинке хмурости. Некоторые сравнивают людей и собак. В этом смысле Уриен Брогау был чистокровным догом. И щенком он, наверное, был большелапым. И вообще говоря, хотелось знать, что он думает о ней там, под своим молчанием.
С другой стороны, его опять же можно было рассматривать как товарища по несчастью. Ему запрещено было пить вино, брать в руки оружие, ездить верхом на жеребцах, и в числе прочего — все те же самые вполне определенные плотские радости, в отношении которых приходилось воздерживаться ей самой. Только в ее случае наложенные ограничения были хоть как-то оправданны, в то время как его монашеские обеты казались ей полнейшим бредом и издевательством над элементарным крестьянским здравомыслием, всегда слагавшим лучшие мужские образцы — на племя.
Как любая, она наслышана была о тайных монашеских сроках и едва терпела это лицемерное, слащавое и подлое племя, отвечавшее к тому же ей полной взаимностью. Ее вышеупомянутое здоровое подсознание они непременно поспешили бы назвать греховной женской похотью. Но с Уриеном Брогау понятие порока не вязалось. В нем не было ничего лицемерного или слащавого. Скорее она поставила бы рядом с его именем слово «интрига». Он обладал достаточным умом и силой, чтобы вести собственную партию. Но, возможно, это брови его были виноваты.
Чувствуя себя подзабытой Рэндаллом, Аранта не без оснований оглядывалась по сторонам. В самом деле, было над чем поразмыслить. Тот, кто возьмет ее девственницей, получит силу, но потеряет волшебницу. Он получит всего лишь женщину, причем сейчас неизвестно — какую. Значит ли это, что интерес, который она способна вызывать у мужчин, всего лишь потребительский? Рассуждая здраво — зачем Рэндаллу ее сила, когда у него полно своей собственной? Что он может приобрести такого, чем уже не обладает, тогда как потерять может… Ну, в качестве используемой ударной единицы он ее потеряет точно. Разве что, если он сделает это сам, то единым махом избавится от всех равномогучих конкурентов на обозримом пространстве. Приходилось признать, что облагодетельствовать мужчину она может исключительно бескорыстно, однократно, и скорее всего после он потеряет к ней всяческий интерес. Она, оглядываясь по сторонам, тоже останавливала свой взгляд на сильных. Почему к ней должны относиться снисходительнее? Какой смысл в женской преданности, если к ней не приложено ничего посущественнее? Ведь магия — единственное, отличающее ее от множества прочих женщин, зачастую бывших и красивее, и умнее, и родовитее, и способных принести мужчине здоровое многочисленное потомство или приданое, которое можно принять в расчет.
В сущности, вряд ли ее воображение можно было назвать особенно развращенным. Как всякое существо, вынужденное довольствоваться малым, Аранта полагала, что малого ей было бы достаточно. Вместо физической близости ей вполне хватило бы одной уверенности, что это в принципе возможно. Чувства, что она желанна. Мысли, что протянутая рука встретит поддержку. Чтобы видеть молчаливое сожаление и той, другой стороны. При всем при этом — да бог с ним, с сексом! Могло ведь оказаться, что на самом деле это вовсе не так хорошо, как хотелось бы. И разве многие годы они с Рэндаллом не жили именно так? Даже ее эротические сны все как один были незначительными вариациями того, что однажды случилось меж ними в его командирской палатке перед сражением. Что самое забавное, мэтр Уриен под эту роль замечательно подходил. В самом деле, ей чуть больше двадцати, ему немного не хватает до тридцати. Он выглядит здоровым. Не может быть, чтобы ничто его не томило. Она могла приходить сюда, когда у нее есть время, и видеть его, когда ей захочется. Другое дело… вряд ли его устроило бы нечто предписанное сверху.
— Что ты о нем думаешь? — спросила она Кеннета, когда они вернулись в ее покои после первого дня занятий.
— Тот еще ферт, — незамедлительно ответил Кеннет, а как это расшифровывается, она от него не добилась. Хотя билась, видит бог.
Уриен только бровь приподнял, когда выяснилось, что заниматься она собирается не одна. Одним словом, она разъяснила, что Кеннет тоже входит в условия договора, хотя и затруднилась определить, раздосадовало ли это библиотекаря или позабавило. Тем более что вид у Кеннета был одновременно вызывающий и хмурый.
Другие смотрели в сторону, делая вид, будто не видят его увечья. И было чертовски похоже, будто они не видят и его самого. И едва ли он смог бы найти девушку, которая не сказала бы о нем: «А, калека!» Мэтр Уриен ткнул в него пальцем.
— Это, — спросил он, — сильно мешает жить?
Кеннет ответил бешеным взглядом:
— А разве я живу?
Любому другому этого хватило бы, чтобы оставить Кеннета дальше наслаждаться своим несчастьем.
— Могло случиться с каждым, — пожал плечами библиотекарь. — Я — это я, а не кусок моей плоти. Бывает хуже. Мог ногу потерять.
— Ну да, — прошипел Кеннет в ответ, и уже ему в спину, — тебе бы не помешало. Разве что перышки очинять несподручно.
Однако, невзирая на его явное недовольство, ему сунули дешевую бересту, перо, чернильницу, дали задание, посадили в кресло и в дальнейшем весь день игнорировали. Мэтр занялся своими делами, читал и каталогизировал книги и составлял к ним аннотации, записывая данные в пергаментную тетрадь. Он даже пальцы ухитрялся не пачкать въедливым соком чернильного орешка. А Кеннет в кресле напротив пух от тоски, ерзал и вздыхал, прилаживал перо к бересте, неуклюже тыкал им в нее, пока, к его видимому облегчению, оно не ломалось, после чего Уриен с совершенно невозмутимым видом доставал из ящичка новое, протягивал ему через стол и снова, казалось, забывал о его присутствии. Если бы Аранта была уверена, что знает, чего от него можно ожидать, она бы расхохоталась.
А поскольку ее тяжелый труд требовал полного сосредоточения, то она отгородилась от них обоих стенами холодного воздуха, что, кстати, остужало слишком пылкое воображение, и паче того, даже повернулась спиной, чтобы ничье присутствие над нею не довлело.
