Право слово, я не знала, какая блажь замутила ему голову, если после Бельтайна он решил бросить все – и прийти ко мне в добровольное услужение, не зная толком, что может ждать его в такой «должности» у ши-дани, не выучив необходимых условий подобного «договора». Если бы на моем месте оказалась менее щепетильная ши-дани, мальчик умудрился бы не только запропасть на семь лет в Холме, что означало бы пролетевшие над землями людей века, но и душу свою подарить, так и не осознав почему.
Интересно, что привело его в небольшую долину у подножия Алгорских холмов? Здесь не проходили крупные торговые пути, не было исцеляющих родников – разве что растущие на их склонах лечебные травы, да редкие мастера, потомки тех, кто когда-то побывал в Холмах, и, честно отслужив свой срок, вернулись с подарком. Мы нечасто оплачиваем службу драгоценностями или золотом, хоть и могли бы, – чаще всего нашим слугам достается нечто такое, что нельзя продать, потерять или украсть – только передать по наследству по доброй воле. Из северного Холма зимних чаще всего выходили песенники и менестрели, весенние давали испить росы из цветка Грааль, что даровал ясновидение и прозрение. О дарах летних я и сама толком не знала – не то чтобы они не заводили себе слуг или были ими недовольны, нет, просто настолько они капризны и непредсказуемы, что непонятно, дар они выдадут или же проклятие.
Чего уж стоило желание одного из слуг, который сдуру попросил себе, чтобы каждое его слово, что идет искренне и от души, становилось истиной. Не знаю, что имел в виду человек, но вот проблем у него скорее прибавилось, чем убавилось. Потому как редко он мог пожелать кому-то от души богатства и радости, а вот в сердцах проклясть соседа так, что даже обремененные Условиями помочь не могли, – это запросто. Кончилось все тем, что проклял к тому времени богатый и нелюдимый крестьянин собственную дочь, единственный свет в окошке, последнюю радость угасающей жизни. Проклял так, что сгинула девчушка сквозь землю, попав не то в Сумерки к жестоким и бесчеловечным тварям, не то еще куда – и лишь тогда пришел он снова на южный Холм, кланяться в ноги ши-дани, что была ему хозяйкой долгих семь лет, вымаливать ее милость, чтобы забрала она свой дар и вернула единственную дочь. Все золото, что в доме было, принес он тогда солнечным днем на вершину Холма, три ночи костер жег, и лишь тогда смилостивилась его бывшая госпожа, забрала проклятый дар. Насколько я знаю, дочь вернулась домой, да вот только ни слова до самой смерти больше не вымолвила – насмотрелась в Сумерках такого, что на всю жизнь речь отбило.
А из Осенней рощи выходили мастеровые люди. Изумительная вышивка появлялась из-под иглы девиц, что семь лет пропадали в западном Холме, тонкие как паутинки нити оказывались на их веретенах, а сотканное их руками полотно шириной в пять локтей можно было с легкостью протянуть через обручальное кольцо. Мужчины же возвращались кузнецами, в горне которых суровое и несговорчивое железо становилось податливым и послушным, как женское тело под руками любимого. Легки и невесомы были узорчатые кубки, что ковали они на зависть столичным мастерам, краше морозных узоров на стекле – серебряные украшения, даримые женам и невестам.
Только вот вместе с даром и тоска навеки поселялась в их глазах. Почти незаметная, легкая как дымка над озером Керрех поутру, но которая вспыхивала чуточку ярче при взгляде на Алгорские холмы.
Сложно сказать, что люди оставляют в нашем доме. Кто-то – чудесные воспоминания и радость, кто-то частичку своей души, что вечно будет обитать в Осенней роще, а кто-то и сердце забыть может. И не возьмет обратно, даже если нагонишь у самого моста через кровавую реку и попытаешься вернуть.
Улыбнется только, покачает головой – да и пойдет своей дорогой к такой простой и одновременно сложной человеческой жизни, для того чтобы сгореть, как мотылек у свечки, всего за десяток-другой лет и снова вернуться. На этот раз – навсегда, по доброй воле избрав вместо сладкого забвения и новой жизни существование в Алгорских холмах.
Мой непокорный, легкий и почти живой ветер, что продувает Осеннюю рощу насквозь, что ласкает мое лицо неощутимыми почти прикосновениями, что гонит по небу грозовые тучи – он когда-то был человеком. Имя его давно уже стерлось из людской памяти, потомки расселились по свету, позабыв своего далекого предка, и лишь Осенняя роща помнит его имя, звонкое, как колокольчик, ласковое, как набегающая речная волна.
Выходя ранним утром из дому, я приветствую его, как и много лет назад, когда он встречал меня у беседки с цветком кроваво-багряного георгина в руках, а в серых глазах его светился тот же странный огонек, что я заметила в глубине зрачков Кармайкла, когда он целовал меня в ночь Бельтайна. Может, именно поэтому я и не хочу зазывать к себе еще одного слугу – боюсь, что когда-нибудь, выходя на порог дома поутру, я буду здороваться и с ним, как ныне здороваюсь с Там Лином. Рыцарем, что в стародавние времена покинул родной дом в поисках счастья – да и угодил ко мне в канун Самайна, спасаясь от ярившейся в небе Дикой Охоты. Остался поначалу лишь до утра, но потом, точно так же как и Кармайкл, предложил свои услуги в обмен на спасение.
Как же быстро пролетели эти семь лет! Счастливые и безоблачные, годы неслись как на крыльях, и не успели мы оглянуться, как наше время истекло. Там Лин вернулся к людям, к своей невесте, прекрасной златокудрой деве по имени Дженет, получив от меня в дар лист древа королей, что вне Холма стал превосходным мечом, не ведающим промаха. Там Лин стал первым рыцарем короля, женился на Дженет, получил собственный замок и земли, а в народе в скором времени появилась легенда о том, как девица спасла своего возлюбленного из рук королевы фей. Что прекрасная Дженет стянула Там Лина с коня, когда тот проезжал мимо нее в свите королевы, крепко обняла и не отпускала, несмотря на то что жестокосердная ши-дани обращала рыцаря то в змею, то в чудовище, то в раскаленный железный брус, но в конце концов сжалилась – и отпустила его к людям…
Честно говоря, я и не ждала, что он вернется. Но прошло время – и я услышала свое имя, произнесенное с последним вздохом умирающего человека, а потом ветер, что летал свободно по Осенней роще, вдруг ожил, обрел голос в шелесте листвы, руки и пальцы – в резких порывах, а непокорный, своевольный характер – в призраке Там Лина, который иногда можно разглядеть краем глаза.
Рыцарь без страха и упрека, чей меч разил врагов без промаха, предпочел мою Рощу спокойствию забвения, которое люди называют раем…
– Госпожа моя, хозяюшка приветливая, – Голос мага вывел меня из раздумий, и я посмотрела в лицо Кармайкла, освещенное ярким сиянием белой луны, что восходила уже над притихшей в преддверии ночи Рощей. – Что так расстроило тебя?
