Но я больше не могла заниматься переустройством жизни Хагайота. Туалтак была серьезно больна и буквально сходила с ума, мечтая вырваться из этих болот и оказаться в городе. Да и я думала о том же. Поэтому, получив свои деньги, мы погрузились на повозку, запряженную волами, и Сеуги вместе с другими женщинами доставили нас на станцию. Увидев приближающийся состав, мы подняли флажок, и поезд остановился.
Через несколько часов длинный состав с болотным рисом, который везли на мельницы Йотеббера, тронулся в путь. Мы расположились в служебном отсеке вместе с командой поезда и несколькими пассажирами, деревенскими мужчинами. Я предусмотрительно повесила на пояс большой нож, но никто из наших спутников не проявил неуважения к нам. За пределами своих поселений они были робкими и застенчивыми. Я сидела на верхней полке, наблюдая, как за окном проносятся болота, густо заросшие камышом, домики поселений, раскиданных по берегам широкой реки, и мне хотелось, чтобы поезд никогда не останавливал свой бег.
Подо мной, содрогаясь от приступов кашля, лежала Туалтак. Когда мы прибыли в Йотеббер, она вконец расхворалась, и я решила немедленно доставить ее к врачу. Мужчина из поездной команды любезно растолковал нам, как на общественном транспорте добраться до больницы. И пока наш переполненный автобус, дребезжа рессорами, пробирался сквозь жаркий шумный город, я тем не менее испытывала радость. И ничего не могла с этим поделать.
В больнице от нас потребовали предъявить регистрационные документы, полагающиеся всем гражданам.
Но я никогда о них не слышала. Позже выяснилось, что наши документы были переданы вождю Хагайота, который держал их при себе, как и бумаги «своих» женщин. Но тогда я лишь изумленно смотрела на окружающих и повторяла:
— Я ничего не знаю о регистрационных документах.
И вдруг я услышала, как одна из женщин за конторкой сказала напарнице:
— Господи, ну можно ли быть такой грязной? Я понимала, что, чумазые и усталые, мы производили неприятное впечатление. И знала, что кажусь невежественной дурочкой. Но, услышав слово «грязный», я ощутила, как во мне проснулась гордость и чувство собственного достоинства. Порывшись в сумке, я вытащила документ, даровавший мне свободу, — ветхую перепачканную бумажонку, исписанную почерком Эрода.
— Вот мои документы! — крикнула я, отчего женщина подпрыгнула и повернулась ко мне. — На них кровь моей матери и бабушки. Моя подруга больна. Ей нужна помощь. Отведите нас к врачу!
Из коридора вышла худенькая миниатюрная женщина.
— Идите за мной, — сказала она. Одна из регистраторш открыла было рот, собираясь возразить, но маленькая женщина лишь посмотрела на нее, и возражений не последовало.
Мы направились в приемную.
— Я доктор Йерон, — отрекомендовалась маленькая женщина. И тут же добавила: — Но здесь работаю медсестрой. А вообще-то я врач. А вы? вы прибыли из Старого Мира? Из Уэрела? Присядьте-ка вот здесь, дети. Как долго вы находитесь здесь?
Через четверть часа доктор Йерон поставила Туалтак диагноз и определила ее в палату, где больной предстояло отдыхать и проходить обследование. Потом она выслушала мой рассказ и, прощаясь, вручила мне записку к своей подруге, которая могла помочь мне найти жилье и работу.
— Преподавание! — сказала доктор Йерон. — Учитель! О, женщина, ты явилась, как дождь небесный на иссохшую землю!
И действительно, первая же школа, в которую я обратилась, сразу изъявила желание взять меня на работу и предоставила право преподавать все, что я сочту нужным. Поскольку я имела дело с капиталистами, то зашла в другую школу, узнать, не будут ли там платить мне больше. Но в конце концов вернулась в первую. Мне понравились ее люди.
До войны за Освобождение города на Йеове давали пристанище «имуществу» корпорации, которое приобретало временное право на свободу; у них были свои больницы и школы с массой образовательных программ. В Старой столице имелся даже университет для «имущества». Корпорации, конечно, наблюдали за процессом обучения, подвергали цензуре содержание лекций и печатных трудов, стараясь, чтобы все служило единой цели — увеличению их доходов. Но в пределах этих узких рамок можно было пользоваться имеющейся информацией, как заблагорассудится.
Горожане Йеове очень высоко ценили образование. В течение долгой тридцатилетней войны система сбора и передачи знаний была практически уничтожена. Выросло целое поколение, умеющее только нападать и отступать, знающее только болезни и несчастья.
— Наши дети растут неграмотными и невежественными, — как-то раз сказал мне директор школы. — Стоит ли удивляться, что люди с плантаций заняли места, оставленные надсмотрщиками корпораций? Кто остановил бы их?
Эти мужчины и женщины, собравшиеся в школьных стенах, с яростной одержимостью верили, что лишь образование может проложить путь к свободе. Они по-прежнему вели войну за Освобождение.
Йотеббер был большим и нищим городом; его широкие улицы были застроены одноэтажными домишками, которые скрывались в тени огромных старых деревьев. Передвигались по нему главным образом пешком; среди неторопливых толп, дребезжа, сновали велосипеды, и, громыхая, прокладывал себе путь немногочисленный общественный транспорт. Под дамбами, вдоль заливных низин, где буйно шли в рост садовые посадки, на целые мили тянулись хижины и бараки. Центр города был застроен преимущественно невысокими домами, которые сменялись мельницами и складами. Деловой центр напоминал кварталы типичного города Вое Део, только более старого, запущенного и не такого мрачного. Вместо больших магазинов для хозяев улицы были заполнены открытыми лотками, где торговали всем необходимым. Здесь, на юге, климат был мягче, и легкая дымка, которую приносило в город дыхание теплого моря, была пронизана солнцем. Ощущение радости не покидало меня. Господь одарил меня способностью забывать беды и неприятности, и в городе Йотеббере я чувствовала себя счастливой.
Туалтак оправилась от болезни и нашла хорошее место химика на предприятии. Виделась я с ней редко, ибо подружились мы в силу необходимости, а не по собственному выбору. При каждой нашей встрече она неизменно вспоминала улицу Хаба и свою лабораторию на Уэреле, а также жаловалась на работу и на коллег.
Доктор Йерон не забыла меня. Я получила записку с просьбой навестить ее, что и сделала. Когда я рассказала ей о своих делах, она попросила меня сходить с ней на собрание просветительского общества. Как я выяснила, оно представляло собой группу демократов, главным образом учителей, которые старались противостоять автократической власти племенных и местных вождей, врученной тем новой Конституцией, боролись против явления, именуемого ими рабским мышлением, тупым женоненавистничеством, с которым я познакомилась в Хагайоте. Мой опыт оказался полезен для них, ибо все они были горожанами, которые сталкивались с рабским мышлением, лишь когда оно начинало командовать ими. Самыми неудержимыми в своем возмущении из членов группы были женщины. Освобождение почти ничего не дало им, так что терять им было нечего. Мужчины в большинстве своем являлись сторонниками постепенных перемен, женщины же стояли за революцию. Поскольку я была родом с Уэрела и плохо разбиралась в тонкостях политики на Йеове, то предпочитала слушать и помалкивать. Хотя мне было нелегко сдерживаться. По природе своей я была оратором и порой чувствовала: мне есть что сказать. Но я держала язык за зубами и слушала выступавших. Их в самом деле стоило послушать.
