— Я не о такой свободе говорил, – ответил Антонин без тени замешательства. – Твое положение временно, лишь до совершеннолетия. А потом иди хоть на все четыре стороны.
— Но и у тебя тоже…
— А вот и не тоже, – замотал головой Антонин. – У тебя нет взрослых, что вечно бы тебя опекали.
— Ты забываешь о Крестной.
— Ничего не забываю. Неужели твоя Крестная станет указывать тебе, чем заниматься после окончания Хогвартса? Разве станут окружающие тогда жаловаться ей на твои проступки?
Том задумался. Крестная все же указывает ему на недостойное поведение, одергивает или бросает укоризненные взгляды, отвечает за его поступки перед обществом, как и положено опекуну. Тому вспомнилась сломанная на первом занятии полетов метла, из‑за которой Крестная сердилась. Все так… пока он несовершеннолетний.
Том на миг представил себя взрослым и Крестную, которая и в прежней манере отчитывает его за провинность. Картина эта показалась чересчур глупой. Пожилой даме, сухой и ворчливой, как Крестная, совсем не хочется впускать в сердце привязанность к воспитаннику. Покой одиночества и личные интересы для нее много дороже, Том это понял еще в прошлом году. Крестная будет только рада избавиться от ответственности за него.
Теперь он посмотрел на Антонина иными глазами – с пониманием.
— Видишь, – произнес Антонин с тихой завистью. – Тебе никто не указ, а я Долохов. На–след–ник. Тьфу, слово‑то какое паршивое! Я еще родиться не успел, а они уже планы на мою жизнь строили. Сидели так за круглым столом на веранде, чай распивали и придумывали: в какой школе я стану учиться, кем буду по ее окончании, с кем стану водить дружбу? Они все распланировали! И это еще не зная, какого цвета у меня будут глаза?
Голос его так и сочился ядовитым сарказмом, Том внимательно слушал, глядя в кривящееся лицо друга, уже знал, что возразить.
— За меня тоже распланировали…
Антонин фыркнул с презрением.
— Что? – оскорбился Том.
Он тоже сел, готовый дать отпор, если друг решит посмеяться над ним. Антонин же был слишком разгорячен спором, чтобы замечать перемену в Томе, а возражение задело за живое.
— Распланировали за него, – сплюнул Антонин. – Не говори о том, чего не знаешь.
— Я не знаю, – произнес Том еле слышно. Глаза опасно потемнели, следующую фразу бросил с вызовом: – Да, я не знаю! Не знаю, кто я, из какой семьи.
Брови Антонина удивленно приподнялись, ответил очевидное:
— Ты потомок самого Слизерина, этого же рода была твоя мать.
— Мать, – передразнил Том желчно. Всколыхнувшиеся чувства не давали сидеть спокойно, тогда он встал, заходил по тесной коробке голубятни. – Мать. Говоришь, я не смыслю в этом ничего? Ошибаешься. Моя мать все распланировала, все до мелочей. Иногда мне кажется, что смерть свою она тоже планировала, иначе чего бы ей письмом вызывать Крестную заранее. Крестная говорит, что приняла меня за магла. Готов спорить на свою волшебную палочку, это мать ее убедила в этом. Она чувствовала свою смерть и не могла не чувствовать, что я тоже волшебник. Не могла, не имела права.
— Всякое бывает, волшебники тоже не всемогущи.
— Бывает, но не с ней. Она не просто умерла, не просто отдала меня в магловский приют, она нарочно обрубила все нити, что связывали меня с миром волшебников. Кого она выбрала мне в опекуны? Свою троюродную тетку, затворницу и сквиба ко всему прочему.
— Постой, – перебил Антонин. – Что значит «выбрала»? А у нее был выбор?
Том был в ударе: лихо отставил ногу, принялся демонстративно загибать пальцы.
— Я запомнил только тех, кто заслуживают внимания. Во–первых, мой дед – отец матери. Теперь он умер, но тогда… тогда мать вполне могла меня оставить с ним. Во–вторых, мой дядя и ее родной брат. Он до сих пор жив, но Крестная неразговорчива о моих родственниках, и я ничего о нем не знаю. Третий вариант не самый привлекательный по сравнению с первыми двумя, однако лучше, чем опекунство Крестной и этот приют. Это тетушка Дотти. Она каждый раз так активно вспоминает мою мать, что я теряюсь в догадках, отчего не она моя крестная? Для роли доброй тетушки нет никого лучше.
Антонин хмурился, краем глаза косил на Тома и тут же отводил взгляд.
— Столько вариантов, – продолжал рассуждать Том, – но нет, она выбрала самый худший, самый жестокий.
— Взрослые всегда жестоки, – заметил Антонин. – Невелика разница между отцом и матерью, раз. Может не зря и мать твоя, и Крестная недоговаривают об отце. Оставь, зачем тебе еще одна головоломка?
Том порывисто шагнул к Антонину, припал на колени, заглянул прямо в глаза.
— Чтобы знать, – зашептал он. – Когда узнаю, кто они – мои родители, мои предки, только тогда пойму, кто я сам? Зачем я? Человек не знающий, своих предков, не имеет прошлого и никогда не сможет найти будущее.
Антонин выглядел так, будто с трудом понимает его слова, но старается изо всех сил.
— Тебе Слизерина разве мало?
— Мало! Мне всегда всего мало. Мне дают лишь часть правды, а я хочу знать все.
Мальчики смотрели друг на друга, казалось, дышали в унисон, но у каждого саднила только своя, личная, обида.
— Мастер–р Том, – прокаркало сверху неожиданное, – пор–ра: сир–роты из цер–ркви возвр–ращаются.
Как по команде, Том встал, шагнул к выходу, уже у двери бросил через плечо:
— Вернусь, как все уснут.
Антонин не ответил, как волк в полнолуние, вздернул подбородок к небу, почудилось вот сейчас же и затянет тоскливую.
***
За приготовлениями ко сну разгорелись привычные споры и разборки. Менялись участники и причины ссор, но неизменным оставалось одно: каждый отвоевывал свою территорию.
— Хоппс, что за дела?! – завопил Мартин у открытого платяного шкафа.
Хоппс в это время уже забрался под одеяло, ответил вяло:
— Для тебя, Свенсон, я мистер Хоппс, понял?
— Лье ты Хэмпширское, а не мистер Хоппс! Какого черта твои рабочие вещи на моей полке?
— Эта полка мне удобнее, она вровень с руками. Я что наклоняться должен?
— Мне до этого какое дело? Ты по футу в месяц растешь, вот ты и думай: наклоняться или нет? В прошлом году ты у Стью полку отобрал, сейчас у меня, скоро для твоего роста полок не останется, будешь вещи на шкаф складывать?
— Хоть бы и так, тебе что?
— Ничего! Кроме того, что моя воскресная рубашка теперь воняет тобой!
Перебранка тянулась и дальше. Щепетильный до порядка Мартин Свенсон ярился у шкафа, перекладывал вещи с полки на полку, а Хью Хоппс лениво огрызался с кровати: полка все равно останется ему, а рубашку Мартину придется самому отстирывать. Комната полнилась только их голосами, другие, не вмешивались, занимались своими делами.
Сколько Том помнил, Мартин Свенсон всегда был таким занудой и педантом. Он все делал до конца и с особенной тщательностью: и выглядел опрятнее других, хотя это казалось невозможным, и одеяло застилал лучше всех, ни морщинки, ни складочки, и псалмы заучивал с рвением фанатика. Том не знал случая, чтобы Мартин не вымыл руки перед едой, хотя они с Пиклсом долгое время пытались его на этом подловить. За такое поведение, пожалуй, Мартина и выбрали главным по комнате. Он распределял дежурства по столовой и по уборке спальни, доводил до сирот мелкие поручения сестер, выполнял всю грязную, по мнению Тома, организаторскую работу, однако на этом полномочия заканчивались. Уважения или страха к Мартину никто не испытывал, обращались с ним, как с брехливым псом, что лает, но укусить не посмеет.
