— Ты же знаешь, что Гарри дорог мне… я часто бывал в доме Поттеров и… даже думал о том, чтобы забрать мальчика к себе после гибели его родителей, — Дамблдор помолчал, охваченный своими мыслями и воспоминаниями, — но пойми меня правильно, я слишком стар и порой слишком… невнимателен, вряд ли мне можно доверить заботу о ребенке, — он невесело улыбнулся. — К тому же, я постоянно нахожусь в Хогвартсе, постоянно чем‑то занят. Гарри нужна семья, а не вечно отсутствующий опекун преклонного возраста.
— Но это лучше чем Эти Магглы, — фыркнула МакГонаглл, — и вы могли бы столькому научить его…
— Вряд ли министр понял бы моё желание получить опеку над Гарри, ты знаешь Корнелиуса, если он в чем‑то уверен или чего‑то боится, убедить его в обратном или успокоить практически невозможно.
— Тем более если это грозит, или он думает, что это грозит, его посту министра магии, — согласилась волшебница, и после нескольких минут размышлений решительно посмотрела на директора, — хорошо, тогда я могу взять…
— Правила Хогвартса гласят… — тихо начал Альбус и Минерва покорно вздохнула.
— …что преподаватель не имеет права брать опеку над своим студентом, — закончила она за директора и кивнула, — да, но, Альбус, оставлять мальчика с этими людьми… я не могу так бросить его, — её взгляд заледенел, — мы и так подвели и предали его.
— Этого не повториться, — тихо пообещал Дамблдор, — ты сама сопроводишь Гарри и мистера Арчера в Косой переулок?
— Да. Послезавтра.
— В этот день я лично отправлюсь к Дурслям и прослежу, чтобы Гарри был обеспечен всем необходимым. Я поговорю с ними.
— Это меньшее что мы можем для него сделать, — кивнула МакГонаглл, поднимаясь из‑за стола и окидывая задумчивого начальника расстроенным взглядом, — что бы вы ни говорили, я все равно буду чувствовать, что, оставив Гарри на Прайвет Драйв десять лет назад, мы совершили непоправимую ошибку.
— Ну–ну, Минерва, — почти автоматически отозвался Альбус, делая глоток давно остывшего чая, не чувствуя ни температуры, ни вкуса напитка, — все ещё можно исправить.
— Хотелось бы верить, — она покачала головой и покинула кабинет директора.
Как только дверь за профессором трансфигурации закрылась, Альбус Дамблдор устало откинулся на спинку стула и прикрыл пронзительно голубые глаза, гадая, сколько истины было в словах его заместительницы, когда она говорила, что они совершили ужасную ошибку, оставив мальчика у его родственников. Тяжело вздохнув, Дамблдор взглянул на феникса. Огненная птица чистила свои перья, изредка бросая на директора вопросительные взгляды.
— Я не могу допустить, чтобы люди, которые должны были защищать мальчика, поставили его жизнь под угрозу из‑за своей ненависти, — сказал он то ли себе, то ли фениксу, — но и забрать его от них я тоже не могу.
Фоукс поднял точеную голову и, склонив её набок, тихо щелкнул клювом, встретившись с директором взглядом, и Альбус, если бы он только мог понимать речь фениксов, был практически на сто процентов уверен, что это щелканье было крайне язвительным комментарием.
— Значит, ты тоже меня осуждаешь, — безрадостно улыбнулся Дамблдор, возвращаясь к разложенным на своем столе документам. День начал плавно переходить в ночь, а у Верховного Чародея ещё оставалась масса дел, к которым теперь прибавилось посещение Дурслей.
* * *
После визита профессора МакГонаглл, Гарри казалось, что он пребывает во сне, который вот–вот закончится. Не было больше чулана под лестницей, не было криков и оскорблений, не было бесконечной работы по дому, подъемов рано утром, готовки и наказаний за любую мелочь. Дурсли, казалось, вообще старались его не замечать, с ним не контактировать и о нем не думать. Во всей этой идиллии оставался только его драчливый кузен, но, во–первых, Гарри быстро бегал, а во–вторых, теперь почти официально являясь волшебником, он мог запугать Дадли до полусмерти…ну, или попросить об этом Тома. Его друг умел выстраивать свои угрозы так, что к концу его речи собеседник мог вполне себе повредиться рассудком от ужаса. Арчер всегда отличался особым складом ума, предпочитая решать все свои проблемы с окружающими отталкивая или запугивая их. Именно поэтому половина их школы считала Тома «парнем, к которому лучше не подходить», в то время как вторая строила самые невероятные предположения относительно его уравновешенности и психического здоровья, при этом нервно вздрагивая от каждого его взгляда. Том умел производить на людей то впечатление, которое было ему выгодно. Гарри нравилась эта черта его друга, хотя сам он, кажется, только и умел, что казаться полнейшим болваном. Он до сих пор не понимал, отчего вдруг Том решил общаться с ним, и чем больше проходило времени, тем больше Гарри начинал опасаться того, что их дружба построена исключительно на их общей тайне. Магии.
Поттер несколько раз повторил про себя это запретное в доме Дурслей слово и медленно улыбнулся.
— Волшебство, волшебство, магия, магия, — пропел он и, помрачнев, добавил, — я волшебник, я волшебник…
Этим самовнушением мальчик занимался вот уж два часа подряд, убеждая себя в том, что он действительно «особенный», а не «ненормальный». Это оказалось неожиданно сложно сделать.
«А что если, приехав в Хогвартс, Том найдет себе новых друзей? — эта унылая мысль вращалась в его голове с самого утра. — Что если он поймет насколько я обычный и скучный? Ведь в волшебном мире, наверное, полно ребят, которые гораздо умнее и талантливее». Том всегда стремился к сильным. Слабаки были ему противны и неинтересны. В лучшем случае он их игнорировал. В худшем обливал грязью с ног до головы с присущей ему жестокостью. Гарри не хотелось признаваться в этом, но он безумно боялся однажды стать объектом его насмешек. И дело было даже не в том, что мальчику не нравилось, когда его оскорбляют, а в том, что единственный человек, которого он считал своей семьей, может отвернуться от него. Гарри боялся остаться в одиночестве, боялся, что его способности это единственное, что все эти годы привлекало в нем Тома, что его лучший друг на самом деле просто его терпел.
Занятый самокопанием и самонакручиванием, которое уже привело впечатлительного мальчика к легкой паранойе и мысли, что Арчер его ненавидит, Гарри пропустил завтрак и обед, и только когда за окном начали сгущаться сумерки, вспомнил, что за весь день ничего не ел. Об этом ему красноречиво напомнило урчание в животе, когда мальчик, невзирая на чувство голода, остался лежать на кровати, и тогда, ведомый инстинктами и запахом еды с кухни, он спустился вниз, тихо ступая по полу, чтобы не встревожить своих нервных родственников. Ужинать с ними он, конечно, не собирался, да и кто бы ему позволил, но на то, чтобы стащить к себе в комнату тарелку с парой бутербродов запрета не было. И уж тогда, на сытый желудок, он сможет вновь начать анализировать свою странную жизнь. Чем он и занялся, потратив на это почти всю ночь.
