– Билли? – не поверила Тамара. Тревога уже отпускала ее и, поскольку на Рамчандру явно нашла охота попаясничать, она тоже позволила себе слабый нервический смешок. – Здешнего бога кличут Биллом?
– Да. Его зовут Билл Копман. Или Билл Каплан. Или Кауфман.
– Бик-Коп-Ман?
– Звук «ле» вытеснен, сменился буквой «к», как, например, в слове «шикка» – шелк.
– Что за ахинею ты несешь?
– Билл Копман. Человек, сотворивший мир.
– Что-что он сделал?
– Он творец мира сего. Всего здесь сущего: Йирдо с остальными планетами, визгливых поро, пестрых кустов путти, беззаботных ндифа. Именно его ты и видела во сне. Пятнадцатилетний юнец, близорукий, возможно, весь в прыщах и с хилыми лодыжками. Ты видела его, а с твоей помощью увидел на мгновение и я. Нескладный такой, кожа да кости, лодырь, застенчивый, как кисейная барышня. До дыр зачитывает комиксы, обожает фантастику, постоянно грезит наяву, воображая себя эдаким космическим волком, суперменом, плечистым блондином, удачливым в охоте, непобедимым в сражениях и неутомимым в постели. Он одержим своим персонажем. Сознание попросту переполнилось, выплеснулось наружу – вот так оно все здесь и образовалось.
– Будет тебе паясничать, Рам! Хватит уже!
– Но ведь это ты разговаривала с Творцом, не я. Ты спрашивала его. И он тебе не ответил. Да и не мог бы ответить. Он попросту не знает ответа. Не осознает еще собственных желаний. Но охвачен ими, буквально одержим, не видит и не замечает ничего, кроме единственно своей страсти. Так и только так творятся миры. Лишь тот, кто не ведает страстей, кто полностью свободен от любых желаний, тот свободен и от сотворения миров. И ты знаешь это.
Прикрыв на миг глаза, Тамара снова вгляделась в недавний сон.
– Он говорил по-английски, – вырвалось у нее против воли.
Рамчандра кивнул. Его хладнокровие, поощрительный, почти игривый тон действовали на Тамару расслабляюще – забавно было лежать так, вглядываясь на пару в один и тот же дурацкий сон.
– Мальчик все записывает, – внесла свою лепту в игру Тамара. – Все свои фантазии. Составляет карты местности. Как очень многие дети. И даже некоторые взрослые…
– Полагаю, у него должна быть отдельная тетрадка для вымышленного им самим языка ндифа. Вот бы сравнить с моими записями!
– Чего же легче! Сходи одолжи.
– Хм… пожалуй. Однако ему ведь неведом язык стариков.
– Рамчандра!
– Что, любимая?
– Ты что же, всерьез полагаешь, что из-за какого-то там мозгляка, записывающего разную чепуху где-нибудь в… допустим, в Канзасе, на расстоянии в тридцать один световой год от него может возникнуть целая планета с растительностью, животным миром и даже разумными обитателями? Причем так, будто существовала всегда. Из-за сопливого мальчишки с тетрадкой? А как же тогда с остальными фантазерами – откуда-нибудь из Шенектеди? Или из Нью-Дели? Да откуда угодно!
– По-моему, это очевидно.
– Да ты городишь чушь, пожалуй, почище той, что Билл Копман в своей тетрадке!
– Ты так думаешь? Но почему?
– Время… И пространства на всех не хватит.
– Хватит. И времени, и пространства. Вселенная безгранична, ее циклы нескончаемы. Так что пространства хватит для всех снов, для любых фантазий. Пределов нет, мир бесконечен. – Голос Рамчандры звучал теперь глуховато, как бы издалека. – Билл Копман видит сны, – прибавил он. – И Бог танцует. Боб умирает. А мы любим друг друга.
Тамара снова увидала мысленным взором подслеповато мигающие глазки, сопливый нос, конопатое лицо снова заполняло собою весь мир – ни пройти, ни проехать.
– Признайся, Рам, что ты просто шутишь, – взмолилась она, ее уже маленько знобило.
– Я просто шучу, любимая, – послушно повторил он.
– Если это не розыгрыш, если такова правда, то кому по силам такое вынести? Так влипнуть, угодить в чей-то сон, как кур в ощип, в мир чужих грез, параллельный мир, альтернативную вселенную – как ни называй, все едино.
– Почему угодить? Почему влипнуть? В любой момент мы радируем на Анкару, и за нами вышлют челнок. А там ближайшим рейсом, если захочешь, вернемся на Землю. Абсолютно ничего не изменилось.
– Но невыносима же сама мысль, что мы в чьем-то там сне! Кошмар! А что, если… что, если, пока мы здесь, Билл Копман вдруг возьмет да проснется?
– Только раз в тысячи и тысячи лет суждено душе пробудиться, – сказал Рамчандра, и голос его был исполнен печали.
Тамара же, напротив, находила это весьма ободряющим. Поразмыслив, она отыскала еще один дополнительный источник самоутешения.
– Но ведь не может решительно все зависеть от него, даже если он и затеял это, – сказала она. – Места, где нет поселений, они ведь должны быть пустыми на его картах. Но жизнь в них так же, как и повсюду, бьет ключом – звери, птицы, насекомые, лес, трава… Стало быть, существует и реальность сама по себе, свободная от сна. Затем еще старики. Они никак не вписываются, не могут быть частью… влажных снов Билла. Он, возможно, по жизни не знаком еще ни с одним стариком, не интересуется ими вообще. Вот почему они тоже свободны.
– Ты права. Старики начинают придумывать свой собственный мир. Фантазируют, изобретают слова. Рассказывают предания.
– Навряд ли мальчишка хотя бы раз задумывался о смерти.
– По силам ли живому вообразить смерть? – вопросил Рамчандра. – Ее можно только пережить. Как это сделал Боб… Точно сон о сне.
На месте облаков, мягко сносимых ветром на запад, уже забрезжил рассвет.
– Он выглядел встревоженным в моем сне, – пробормотала Тамара. – Таким испуганным. Как… Словно чувствовал определенную вину за смерть Боба.
– Тамара, Тамара, всегда ты на шаг впереди, всегда опережаешь меня. – Рамчандра зарылся лицом в ее грудь.
– Рамчандра, – сказала Тамара, ласково ероша жесткие кудри. – По-моему, я уже хочу домой. Прочь из этого мира. Назад в реальный.
– Иди первая, я следом.
– Ох, какой же ты весь из себя смиренный! Лжец и клоун! Сам ведь даже ни капельки не напуган.
– Это правда, – согласился Рамчандра, едва слышно вздыхая.
– Как давно уже ты все это понял? Когда отплясывал там с Бро-Капом и остальными? Уже тогда, что ли?
– Нет-нет. Только теперь, в эту ночь, после твоего вещего сна. Ты же сама его видела. А все, что я мог, – лишь облечь в слова твое озарение. Но, если угодно, можно сказать, что я знал это всегда. И теперь, когда ты хочешь увезти меня домой, я начинаю вспоминать свой родной язык. Язык, на котором разговаривал в детстве в том маленьком домике под сенью деревьев, что возле храма Шивы в одном из предместий Калькутты. Но там ли теперь мой дом? А может, здесь? Какой из двух миров воистину реален? Да и имеет ли это хоть какое-нибудь значение? Ведь и Земля кому-то снится. Какому великому сновидцу? Но ведь и мы с тобой тоже парни не промах, тоже видим сны, мы оба Шакти, и нашим с тобой мирам суждено быть, покуда живы наши желания.
