— Да, князья… Князья были здесь. Между прочим, что такое «Алатырь»?
— Как что? — Я пожала плечами. — Город и река.
— Это по жизни. Но в славянской-то мифологии так вроде назывался какой-то камень. Его еще ни за что нельзя было трогать. Губительно.
— Правда? Стало быть, славяне все же кое-что знали.
— Выходит, что так. Хотя само слово скорее тюркское.
— Не обязательно. Не то по-мордовски, не то по-марийски «атырь» значит «ловушка».
— Но не «алатырь». И в фольклоре ничего не говорилось о том, как этот камень выглядел. И был ли он похож на зеркало — или он и был зеркалом?
— В любом случае местные жители в него не гляделись. Кто знает, какие гады из него полезут. И тем счастливо избежали змееборческих сюжетов. Как там у нобелевского лауреата? «В конце концов, убийство есть убийство. Долг смертных — ополчаться на чудовищ, но кто сказал, что чудища бессмертны?»
— А в самом деле, кто это сказал? — сухо заметил Кутырин. И ушел, не попрощавшись.
Я ошиблась, полагая, что у меня почти нет времени. Времени не было совсем. Это выяснилось вечером, когда на кухне под мерное сопение Абдулмуратовны я встретила Ладную. Та была весела: дочь на неделю поселили в монастыре — изгонять нечистого, там это снова практикуется.
— А к тебе на той неделе заходил один, — радостно сказала она. — Да все не заставал — ты на работе была. Справный такой, с бородой.
— Как же ты разглядела, что он справный, у нас же света нет?
— А я таких носом чую. — Ладная рассмеялась. — Шучу. Днем же дело было, зачем свет? А кроме шуток — и без света бы различила, соскучилась. Плохо без мужиков-то, я так ему и сказала, да не живут они у нас, мрут. Моя-то дура так разволновалась, что мужик пришел, — аж запирать пришлось, а там припадок и случился. Я потом еще в окно посмотрела — все ходит и ходит по двору, слоняется. Но до темноты ни разу не дождался! — победоносно закончила она. Вроде не только моей дочке мужик не достался, но и тебе.
Конечно, он не дождался. Он точно знал, когда я заканчиваю работу. То, что он был в квартире и даже, может быть, пролезал в комнату под благостным оком истомившихся женщин, — не важно. Ничего он в той комнате не найдет. А вот то, что он слонялся по двору возле сараев, — это очень плохо.
Все не так страшно, сказала я себе. Невозможно представить, чтобы современный здравомыслящий человек решился на такое… такое…
Правда, можно представить, что под личиной мирного журналиста скрывается извращенец, свихнувшийся мономан. Однако что я — не навидалась этих современных, не испытала, что самые дикие из суеверий прошлого с легкостью распространяются среди них — как чума, как холера? Даже легче, потому что от чумы и от холеры найдено лекарство.
Лучше бы вам, господин Кутырин, оказаться маньяком.
Утром я позвонила в отдел, с трудом отыскав в округе работающий автомат, сказала, что беру больничный, и повесила трубку, не слушая воплей, исторгаемых дуэтом ПП.
Мне никто не мешал в тот день — и кто бы мог помешать? Люди были на работе, на учебе, а те, кто оставался в домах, не выходили из-за метели. Если бы так бывало каждую зиму, моя работа подвигалась бы скорее. Но я надеялась закончить за несколько часов то, на что при нормальном развитии событий ушло бы несколько дней. Все же к тому времени, когда лопату можно было сменить на лом, темно было не только внутри, но и снаружи.
Так даже и лучше.
Нору, по которой можно было проползти и нащупать подвальную дверь, я проложила больше недели назад. И все предшествующие ночи только расширяла проход. За годы, проведенные в подземелье, работая лопатой и тягая мешки с землей, я настолько укрепила эти дряблые женские мышцы, что могла бы сломать двери голыми руками. Однако предпочла сделать это ломом — так аккуратнее.
Любимая Пусина игра «Tomb raider» в действии. Только я в игры не играю. По крайней мере, сейчас.
Странно — когда открылась дверь, я не обрадовалась. Слишком долго я этого ждала. Никто не способен представить, как долго.
И слишком часто ошибалась.
Мои глаза привыкли к темноте подземелья, но мрак церковного подвала был каким-то иным. Более густым, настоявшимся. Пришлось включить фонарь.
Из подвала нужно было подняться немного выше в полуподвал-хранилище. То, что я ищу, предположительно находится здесь. В перечне вывезенного не значится, а в экспозиции никогда не выставлялось.
Стоило мне миновать четыре ступени (высокие, как на крепостной стене), как в лицо мне ударил узкий луч фонаря, и я услышала:
— А женщины копали и копали…
Слова из старой дурашливой песенки пришлись удивительно к месту — наверняка Кутырин приготовил их загодя. Однако голос у него дрожал. И я также направила луч фонаря ему в лицо — так, что он зажмурился. Он сидел на перевернутом ящике в нише у стены. И не встал при моем появлении.
— Не удивлена? — Он впервые обращался ко мне на «ты».
Я не ответила.
— Я уже третью ночь жду, — сообщил он. — А нынче, как услышал, что ты не вышла на работу, думаю: дождался. И не ошибся.
— И кто кого будет сдавать в милицию как церковного вора?
— Не говори глупостей. Это еще не церковь. И уже не музей, так что с музейным вором тоже не проканает.
Он с удовольствием выделил последнее слово, хотя в библиотеке изъяснялся на удивительно чистом для журналиста литературном языке.
— Кроме того, я вошел сюда почти официально. У меня есть знакомые в реставрационных мастерских. По дружбе да под обещание рассказа об их нелегком творческом труде в столичных газетах они ключи кому хочешь отдадут. Так что я просто, без затей, отпер дверь. А вот ты… Подземный ход, надо же!
— И давно ты догадался?
— О чем? О том, кто ты? Или о подземном ходе?
— Для начала — о подземном ходе.
— Не очень. То есть ручки твои я рассмотрел давно. Странно, что твои сослуживицы на это внимания не обратили. Они, впрочем, многое на что внимания не обратили. Вот и я не придал значения. Сейчас полно женщин дворничихами и уборщицами подрабатывают, зарплаты-то мизерные… Только потом, когда по двору вашему походил, в сарай заглянул… нехитрое дело копать, но сколько центнеров, нет, сколько тонн земли ты оттуда выволокла? И куда девала? Там, конечно, у сараев груды земли лежат, снегом присыпанные, но это ж мелочь в сравнении с тем, что должно быть.
— Все можно сделать, если не торопясь и с умом.
— Догадываюсь. Если каждое утро пару сумок выносить да в реку… здорово ты, должно быть, здешний берег укрепила.
— Предложил бы ты, Кутырин, женщине сесть.
— Я бы предложил, если б здесь была женщина.
— А вот это уже хамство.
— Это диагноз.
— А как же насчет «женщины копали»?
— Те, может, и копали, но во всем остальном женщины так себя не ведут. Если хочешь, садись на пол, грязь тебя наверняка не пугает…
Я не воспользовалась его предложением. Только поднялась в хранилище и прислонилась к стене напротив. Грязи на моей куртке вряд ли прибудет.
— Может, хватит валять дурака? Если у тебя есть сотовый, вызывай милицию.
— У меня есть сотовый. Но он не работает с тех пор, как я зачастил в библиотеку, как будто ты не знаешь.
— А с чего бы мне об этом знать?
— А почему на улице, в доме, где ты живешь, никогда не горит свет? И телевизора у тебя нет. И ты не подходишь ко включенному компьютеру, потому что рядом с тобой вся техника вылетает! А когда я спросил у тебя в отделе, куда ты ходишь обедать, мне ответили: «Она не обедает». Естественно. Зачем? У тебя другой рацион. То-то у вас в квартире все мужчины умерли, а женщины, как более живучие, еще тянут, но болеют и сходят с ума…
— Я, получается, кровь из них пью?
— Не кровь. Тебе нужна энергия в разных проявлениях. И ты ее берешь повсюду.
— Стало быть, свет на улицах не горит не оттого, что «Итильэнерго» рассорилась с губернатором. И люди в квартире умирают не из-за сырости и вони в обветшавшем доме. И не потому приходится жевать бутерброды, что при нашей зарплате по ресторанам не находишься. Вечно вы, люди, ищете виноватых в ваших же глупостях…
