ответил:
— Женское сердце — отдельный мир, для мужчин непостижимый. Однако я заметил, что ты сегодня задумчива, неуверенна, чего-то ждешь. И еще ты весь день не сводила с меня глаз, словно боялась, что я вслед за твоим кречетом взмою в небо и улечу навсегда.
Харита нахмурилась.
— Так ты чувствуешь себя пойманной птицей? Я тебе уже прискучила?
— Разве может прискучить рай? — легко отвечал он.
— Может, — отвечала Харита, — если рай тебе не по нраву.
— Госпожа моя, ты говоришь загадками. Однако за твоими словами я вновь различаю секрет. Хотел бы я знать, в чем он состоит?
— Неужели так легко проникнуть в мои мысли? — Она отвернулась и высвободилась из его объятий.
— Так, значит, я угадал, и секрет действительно есть?
— Возможно.
Он снова шагнул к ней.
— Скажи мне, Владычица озера, раскрой свой секрет.
— Может быть, я ошибаюсь, — сказала она.
— Тем более не будет беды, если ты со мною поделишься.
— Я думаю, что беременна. — И Харита рассказала про ночное видение.
В следующие недели ее тело подтвердило то, что явил сон.
Лето забирало все большую власть. Дождь и солнце сделали свое дело — в полях встали высокие хлеба. С каждым днем Харита все сильнее чувствовала в себе новую жизнь, ощущала перемены в своем теле, которое начинало готовиться к рождению будущего ребенка. Груди и живот начали раздуваться; она часто вспоминала мать и жалела, что в грядущие месяцы Брисеиды не будет рядом.
Лишь эта печаль и омрачала ее безоблачное счастье. В доме Пендарана, чья последняя жена умерла пять лет назад, она заняла место королевы, и придворные состязались за право ей услужить.
Днем она и Талиесин катались верхом, часто беря с собой кречета, чтобы он привыкал к своему месту на седле, либо сидели во дворе или на холме и разговаривали. По вечерам она восседала по правую руку от Пендарана, слушая пение Талиесина. Это были самые счастливые дни в ее жизни, и она наслаждалась каждым, словно глотком редкого бесценного вина.
Однажды утром, после нескольких сырых ветреных дней, Харита сказала:
— Давай покатаемся. Мы уже несколько дней не выходили, и мне не сидится дома.
Талиесин начал было возражать, но она сказала:
— Думаю, это будет последний раз на много месяцев вперед. — Она провела ладонью по животу. — Вот и кречет беспокоится. Крыло окрепло, ему хочется полетать.
— Ладно, — согласился Талиесин. — Давай посвятим этому день. Возьмем кречета на вересковую пустошь и поучим его охотиться.
Позавтракав, они проехали через Маридун и углубились в холмы, заросшие по склонам густым папоротником. Здесь они поднялись на вершину, спешились и стали любоваться на серебристый ломтик Хабренского залива, поблескивающий в туманной дымке на юге, и на темные громады Черных гор к северу.
— За этими горами, — сказал Талиесин, обращая взор к заросшим соснами склонам, — моя родина.
— Ты никогда о ней не рассказывал.
— А ты — о своей.
— В первый же раз, как я услышала твою песню, я поняла, что мы одинаковые.
— Как так?
— Мы оба изгнанники, ты и я. Мы живем в чужом мире.
Талиесин улыбнулся, но в улыбке этой была печаль.
— Мы сами творим мир, в котором живем, — легко сказал он, потом отвернулся от гор и долго смотрел, не произнося ни слова.
Когда он снова заговорил, голос его звучал отрешенно:
— Я видел землю, сияющую добротой, где каждый защищает достоинство брата, как свое собственное, где забыты нужда и войны, где все народы живут по одному закону любви и чести.
Я видел землю, светлую истиной, где слово — единственная порука, где нет лжи, где дети спокойно спят на руках у матери, не зная страха и боли. Я видел страну, где цари вершат правосудие, а не разбой, где любовь, доброта и сострадание изливаются, как река, где чтят добродетель, истину, красоту превыше довольства или корысти. Землю, где мир правит в сердцах людей, где вера светит, словно маяк, с любого холма, а любовь, подобно огню, горит в любом очаге, где все поклоняются истинному Богу и соблюдают Его заповеди. Я видел эту землю, Харита, — сказал он, ударяя себя в грудь. — Я видел ее, и сердце мое стремится туда.
Лицо его светилось, сила видения захватила Хариту и в то же время напугала ее. Она крепко стиснула его руку.
— Чудесная греза, мой милый, — сказала она.
Ладонь его была холодна.
— Не просто греза, — отвечал он, встряхивая головой. — Эта земля существует въяве.
— Но не на нашем свете.
— Да, — согласился он и добавил: — но таким задуман наш мир и таким он станет. Это возможно, Харита. Ты видишь? Ты понимаешь?
— Понимаю, Талиесин. Ты говорил мне о царстве Лета…
— Царство Лета — лишь отблеск того мира! — в сердцах вскричал он, но в следующее мгновение смягчился. — Ах, но с Летней страны все мы начинаем. Когда я стану королем, Харита, мое правление воссияет, как солнце, чтобы все увидели и поняли, каким задуман наш мир.
Талиесин положил ладонь ей на живот и улыбнулся.
— Скажи нашему сыну то, что я сказал тебе. Он будет царствовать после меня и должен стать сильным, ибо тьма не уступит ему и пяди. Он должен стать мужем среди мужей, могучим и мудрым правителем. А прежде всего пусть любит и чтит истину.
Харита еще крепче прижала его ладонь к животу.
— Сам и скажешь. Мальчик — если это будет мальчик — должен учиться таким вещам от отца.
Талиесин вновь улыбнулся и поцеловал ее.
— Да, — сказал он нежно..
Кречет снова принялся скрестись, и Талиесин пустил его полетать. Сокол стал описывать круги, взмывая все выше и выше в чистое небо. Они смотрели, как он парит, слушали клекот, которым он приветствует знакомое ощущение воздуха под крыльями, снова дикий и вольный.
Сокол улетел дальше в холмы. Они сели на коней, поскакали за ним и через какое-то время оказались перед каменистой расселиной между двумя обрывами. Талиесин остановил коня и крикнул едущей сзади Харите, что, наверное, надо поворачивать назад.
Харита взглянула на парящего в небе сокола.
— Мы потеряем его из виду, — сказала она. — Давай проедем еще чуть-чуть. Крыло пока слабое, он скоро устанет и спустится.
Талиесин согласился и двинулся по расселине, усеянной каменными глыбами. Оказавшись в самом низу, он оглянулся и покачал головой.
— Спускаться — одно дело, подниматься — совсем другое. Придется искать другую дорогу.
Они въехали в долину там, где она расширялась, продолжая следовать за кречетом, и вскоре его нашли — он с громким клекотом рвал тушку только что убитого зайца. Они дали ему наесться и вновь усадили на Харитино седло, потом
