— Я же говорю — ты его спугнул. Они должны были изрядно потрепать друг друга, — со вздохом проговорил вазир. — Или даже взаимно истребить. И сейчас они бы смирно лежали на родовых кладбищах — или смирно сидели по родовым замкам, зализывая раны. Безо всякого войска.
— А что бы сталось со сторонниками аль-Кадира в Нисибине? — поинтересовался нерегиль.
— То же, что случается со сторонниками тайного имама каждый раз, когда их главное войско рассеивается — они расходятся по домам. К тому же, — тут ибн Хальдун печально вздохнул, — Ибрахим ибн Муса — не полководец. И не государственный муж. Он хороший поэт и музыкант, и — как говорят — очень благочестивый молодой человек. И он никогда не желал себе титула халифа. Мало что так тяготило его, как надежды отца. Он бы продолжил сидеть в библиотеке своего замка над древними книгами и поэтическими антологиями.
— Ну а я бы где был все это время? — спокойно спросил нерегиль.
— В Алой башне, — твердо ответил вазир и бестрепетно встретил злой холодный взгляд сумеречника. — Через некоторое время Хасан бы присягнул мальчику, семейство Мусы тоже. Ибн Бакийа остался бы в прежней должности и продолжил тихо подворовывать из казны. И все бы успокоилось.
Тарик нехорошо прищурился:
— Это ты хорошо придумал — запереть меня. А потом угрожать всем несогласным: смотри, мол, не присягнешь — спущу самийа. Скажешь, не ты подкинул главному вазиру эту удачную мысль?
— Не забывай — указ стал залогом безопасности госпожи и ее сына! — многозначительно поднял палец ибн Хальдун. — К тому же, заточенным в башне тебя бы боялись гораздо больше, чем боятся сейчас — когда ты увяз под этим городишком, о Тарик.
— И сколько времени ты предполагал меня использовать в качестве главного пугала?
— Столько, сколько нужно, — жестко ответил вазир, не обращая внимания на звенящую в словах нерегиля ярость. — По крайней мере, до совершеннолетия Фахра освобождать тебя было бы… нецелесообразно. Разве что для отдельных походов. Ты зря злишься, Тарик. Людям нелегко привыкнуть к тому, что во главе армии халифата стоит неверный. Аммар ибн Амир мог себе позволить главнокомандующего-сумеречника. Фахр ад-Даула — не может. Другое дело — держать в темнице пленного волшебного воина, побежденного именем Али. Вот это люди бы поняли. Потом, когда власть мальчика укрепилась бы, и Фахр превратился бы во взрослого мужа, он бы вернул тебе титул командующего. А сейчас — посмотри, что ты натворил. Ты разбил армию Умейядов — но твой побратим стал твоим злейшим врагом, вокруг аль-Кадира собирается все больше народу, а все законники аш-Шарийа орут, что сумеречники захватили престол халифата. А ты еще спрашиваешь, почему ты поспешил.
Нерегиль вздохнул и подпер лодонями подбородок. В шатре повисло молчание, только дождь колотил по туго натянутым полотнищам. Наконец, Тарик взял с блюда финик и сказал:
— Договаривай, Исхак. Скажи мне, с чем ты на самом деле приехал?
Старый вазир запрокинул голову и расхохотался:
— А ты и в самом деле читаешь мысли! А я-то втайне надеялся тебя удивить!
А потом резко оборвал смех и жестко сказал:
— Аслам ибн Казман предал тебя. Ополчение ар-Русафа, которое идет к Нисибину, идет не тебе на помощь. Аслан и Укайша ибн Вахид, племянник ибн Бакийи, рассудили, что Умейяды должны держаться заодно. Дядя убедил Укайшу, что из него получится хороший халиф.
Тарик откусил половину финика — и лениво потянулся. Неспешно прожевав, он заметил:
— Из Укайши ибн Вахида получится хороший корм здешним стервятникам. Из ибн Казмана тоже.
— Выходит, я тебя не удивил? — недоверчиво протянул начальник тайной стражи халифата.
— Хасан ибн Ахмад предложил мне объединить силы против Умейя, — устало улыбнулся сумеречник. — Ибрахим ибн Муса не оправдал его надежд — Хасан говорит, что будет лучше служить мальчишке, чем любителю мальчишек и зайядитских ритуалов. Ибн Ахмад, как ты знаешь, не одобряет тех, кто считает, что престол должны унаследовать потомки зятя пророка, Зайяда. Так что друг аль-Кадира Хасан — на самом деле мой друг. Сначала он выйдет из Нисибина, чтобы разбить Умейя. Потом с его помощью мы возьмем горные замки.
— Ах вот оно что? — ибн Хальдун и с уважением посмотрел на нерегиля.
— Увы, молодой аль-Кадир связался с зайядитами. Мне сообщают, что в Нисибине и в Белых селениях тесно от их проповедников. Они уже составили Ибрахиму генеалогию — возвели его род к дочери пророка Фатиме и провозгласили носителем пророческого огня. Впрочем, ты удивил меня, о Исхак.
Старый вазир молча поднял брови.
— Я не ожидал, что ты останешься верен сыну Аммара. И я благодарен тебе за то, что ты приехал предупредить меня об опасности.
Хисн аль-Кадирийа,
два месяца спустя
Узенький переход моста таял в дождевых струях. Ливень упрямо полоскал гладкие каменные перила, серые плиты и мокнущие под опрокинутым небом трупы. Воины в белых чалмах и желтых полосатых рубахах Правой гвардии стаскивали с пробитого стрелами тела чешуйчатый панцирь. Затем подхватили тяжелого в смерти человека и стали переваливать труп через перила моста. Наконец, тело соскользнуло и полетело вниз — мимо арки верхнего пролета, вдоль нескончаемой, уходящей на головокружительную глубину опоры.
Хасан ибн Ахмад проводил взглядом падающую, хлопающую рукавами синей рубахи фигуру.
Мокрые известковые скалы казались срезом слоеного теста. Изъеденные уступы отвесно уходили вниз, на обрывах трепались какие-то кусты.
Налетел порыв холодного ветра, капли дождя снесло в сторону, и они залились за ворот кафтана. Ибн Ахмад поплотнее запахнул джуббу, ежась и утирая лицо рукавом. С моста сбросили еще одно тело. Воины в белых чалмах отпихивали ногами сваленное в кучу оружие.
Задрав голову, командующий Правой гвардией попытался, смигивая и морщась под холодными струями, что-то разглядеть в плывущем серыми разводами небе. Вид казался безнадежным. Дождь не собирался утихать. Тройное мощное тело Факельной башни уходило в облака, и на зубцы уже ложилась волглая темень.
Потом Хасан посмотрел на противоположную сторону ущелья — туда, куда вел заваленный трупами мост. Испещренные бойницами зубчатые стены замка Гуадалеста затягивал прозрачный влажный туман — и сумерки. Цеплявшиеся за вершины крохотные белые домишки сиротливо торчали на громадных скальных пальцах — над некоторыми еще курился черный дым.
Щурясь от стекавшей по лицу ледяной воды и безнадежно запахивая джуббу, Хасан ибн Ахмад ждал. Он старался не оглядываться на стоявшего сзади нерегиля. Тарик смотрел туда же, куда и он, — и на безжизненно белом лице не читалось ничего. Но ибн Ахмад не раз уже видел такое лицо — и сжавшиеся мертвой хваткой пальцы на рукояти. Внутри самийа таял от пожирающего огня злобы.
