Олег Серёгин - Дети немилости

Он был свободен как бес.

Он и в кандалах был бы свободен.

В то же время это укрепляло меня в другой догадке...

- Ты удостоверился, уаррский император? – бархатно сказал Итаяс, точно прочитав мои мысли.

Я усмехнулся.

- Да, - сказал я скучающим тоном. - Я верю, что ты действительно видишь будущее. Это не значит, что я верю тебе, но ты занятный человек, Итаяс. У меня к тебе дело.

- У меня к тебе тоже, - горец засмеялся и с наслаждением процедил: - Я убью тебя, им-пе-ра-тор.

- Это начинает меня утомлять.

- Это хорошо, - сказал Итаяс и почти облизнулся. – Ты сможешь подготовиться к смерти.

Я вздохнул и сел. Нас разделяли несколько шагов, на правой руке я держал готовое боевое заклинание, а таянец был безоружен. Итаяс знал или догадывался, что осуществить свое намерение у него нет шансов, поэтому хранил насмешливое спокойствие.

- Другому пришлось бы дорого заплатить за эти слова, - сказал я без малейшей угрозы.

- Но я – это я.

- Ты знаешь, что нужен мне живым.

- Знаю, - радостно подтвердил горец.

- Живым можно быть по-разному. Ты не боишься провести всю жизнь в каменном мешке, не видя солнца? И, скажем, убить меня лет через пятьдесят?

В ответ Итаяс только лениво ухмыльнулся.

«Он не боится, - понял я. – Либо он совершенно сумасшедший, либо предвидит. Но что именно он предвидит?»

- Хорошо, - мирно сказал я. – Я хочу предложить тебе другую судьбу.

Итаяс издевательски рассмеялся.

- Ты очень глуп, император, - сказал он сквозь смех. – Никто не предлагает мне судеб. Я делаю их сам.

Я едва сдержал ухмылку, не менее гнусную, чем Итаясова. «Да, - подумал я. – Ты, Воин Выси, игровая фигура, сам и только сам делаешь свою судьбу». Я предполагал, что таянец будет повторять это при каждом удобном случае. Ему нравилось это говорить. Ему необходимо было постоянно убеждать себя в том, что так оно и есть.

Итаяс не читывал исторических монографий, Лаанга не наставлял его, Комитет магии не предоставлял ему исследовательских отчетов. Воином Выси руководил не разум, а смутное чутье. Частью этого чутья была способность к предвидению. Судя по тому, как Итаяс доверял своему дару, тот еще ни разу его не подводил. Но горец не был глуп. Он чувствовал, что где-то в данной ему силе скрывается уздечка, за которую его ведут, и бесился от этого.

Если он в самом деле не способен предсказывать мои действия и не знает, зачем я велел привести его сюда, то затея моя может кончиться удачей.

Я спросил:

- Что ты сделаешь, если я тебя отпущу?

Итаяс пожал плечами.

- Я убью тебя.

- Нет, - сказал я, глядя в бледные глаза убийцы. – Я о другом. Если я прикажу уаррским войскам уйти из Таяна, дам слово, что никогда ни один уаррец не переступит его границы, и взамен возьму с тебя слово не воевать против меня?

- Вот как? – Итаяс склонил голову к плечу. – Не с каманара – с меня? Занятный же я человек... Я не дам такого слова, император.

Я растянул рот в нехорошей улыбке, чувствуя себя воистину Господином Бездны.

- Чего ты хочешь, Итаяс?

- Убить тебя.

- Предположим, ты в самом деле меня убьешь. Генерал Эрдрейари, Великий мертвец, не рассыплется прахом в час моей смерти. Меня самого поднимут некроманты – в полном рассудке и со всеми прежними чувствами. Не обольщайся, горец. До сих пор Уарра щадила вас. Живым или мертвым, я прикажу стереть Таян с лица земли вместе с горами, на которых он стоит. Когда на Таян обрушится наивысшая магия или змеедемон Цай-Цей – спасет ли таянцев их доблесть и их пещеры?

Итаяс молчал. Улыбка сошла с его лица, теперь он смотрел исподлобья, угрюмо и утомленно.

- Итак, - сказал я ровно. – Все или ничего. Ты дашь мне слово не воевать против меня?

- Нет.

Я выдержал паузу и тихо спросил:

- Ты не хочешь мне солгать?

Таянец прикусил губу. Мышцы его закаменели, он сел прямо, сузив глаза и глядя на меня уже не с насмешкой, а с ненавистью. Это была хорошая, нужная ненависть, я вызвал ее намеренно, и мне нравилось ее видеть. Парализующее заклятие приятно кололо пальцы, но я не думал, что мне придется его применить. Итаяс вряд ли утратит самообладание до такой степени, чтобы броситься на меня.

- Ты очень глуп, император, - повторил таянец несколько громче.

- Ты не только смел, но и честен, - пропустив его слова мимо ушей, сказал я с одобрением. – Почетно иметь такого врага. Я был бы счастлив иметь такого подданного. Я буду рад иметь такого союзника. То, чего Таян не может добиться силой оружия, я дам тебе в обмен на одно слово.

Лицо Итаяса перекосилось.

«Я сумел выбить его из колеи, - подумал я. – Пока что все правильно».

- Ты лжешь, - сказал Итаяс со злобой.

«Даже лучше», - понял я, отвечая:

- Слово дворянина.

Горец встал, заложил руки за спину.

- Что в нем такого, чтобы ему верить?

Я поглядел на него с удивлением.

- Ты же пророк, - сказал я. – Ты можешь взглянуть и удостовериться. Разве нет?

Таянец оскалился и тряхнул головой.

- Я убью тебя, император, - в который раз повторил он. – Не сегодня, не завтра, но убью. Ты сидишь с заклятием на руке и ждешь, когда я примусь сворачивать тебе шею. Ты трясешься от страха и торгуешь дворянским словом. Мне нравится это видеть!

Мне тоже нравилась картина, которая мне представала. Я смотрел в глаза Итаясу, произносившему эту тираду. Не было в нем ни твердости, ни насмешки... и даже ненависть уже переходила в нечто иное.

Я вздохнул. Несколько мгновений я бездумно глядел в окно, чувствуя на себе яростный взгляд горца, потом спросил:

- У тебя нет выбора?

«Что?» - едва приметно изобразили губы Итаяса.

Тучи разошлись, и луна теперь светила так ярко, что магические огни померкли. В лунных лучах Воин Выси казался бледным, точно призрак. Он стоял и смотрел на меня расширенными глазами, прозрачными как вода.

- Ты не изгой без роду и племени и не отшельник, которому безразличны люди, - сказал я спокойно. – Ты сын каманара и командовал войском. Ты хочешь добра своей земле. Тебе нравится слава. Ты любишь свою сестру. У тебя были десятки жен. Ты человек, Итаяс, хоть и разыгрываешь демона. Зачем тебе моя смерть? Никому никакого добра от нее не случится.

- Можешь говорить до утра, тебя это не спасет.

- Ты так и не понял?

Бледные глаза сузились. «Не так давно я беседовал с тигром пустыни, теперь – с горным барсом, - я усмехнулся. – Что за нрав у всех этих славных котов». Таянец все понимал. Он не был глуп. Он, пожалуй, был слишком умен, этот горец, и поэтому-то сейчас разыгрывал передо мной не демона уже, а фанатика, захваченного одной мыслью. Иначе ему пришлось бы вслух и перед врагом признать то, в чем он не признавался даже себе.