Она не трогала поводьев, и ослик, привычный к дальним дорогам, неспешно понёс её по тин-виленскому тракту. Прямо туда, где скрывались за поворотом Эврих и его непрошеные спутники.
«Так это и есть Наставница, обучавшая непобедимых?… – вполголоса удивился один из нарлаков. – Не очень что-то похоже…»
«Может, они её там не кормили? – предположил второй. – Заморённая больно! Да и старенькая…»
Эврих яростно высморкался.
«Вы с ней повежливее, – посоветовал он тин-виленцу. – Она десять таких, как мы…»
Кан-Кендарат подъехала ближе, и он первым вышел ей навстречу.
«Госпожа…»
Она обратила на него внимание только тогда, когда он погладил мордочку ослика и взял серого под уздцы. Женщина выглядела очень усталой, но её усталость не имела ничего общего с утомлением тела. Эврих вдруг понял: она не пустила бы в ход своё грозное мастерство, даже окажись перед нею вместо него и двух почтительно внимавших нарлаков самые настоящие душегубы.
«Госпожа, мы друзья, – повторил Эврих. – Я друг Волкодава».
«Да, я тебя знаю, – медленно проговорила она. – Я оплошала перед Богиней. Я не смогла остановить его…»
Морщинистые смуглые кисти неподвижно лежали на луке вышитого седла. Глядя на них, Эврих испытал мгновенное озарение и понял смысл только что сказанного жрицей. Воины, достигшие таких высот, как Мать Кендарат и лучший из её учеников, редко сходятся в поединках. Потому что давно поднялись над суетным выяснением, кто сильнее. Эти люди видели Небо – а Неба хватит на всех. Но если судьба всё же сталкивает их между собой, побеждает тот, чей дух безмятежней. Тот, с кем Правда Богов. Оплошность перед Богиней заключалась не в том, что Кан-Кендарат не смогла остановить неразумного, пришедшего занять её место. Она проиграла ученику, принявшему Искусство из её рук. Значит, было что-то, смутившее покой её духа. Неправда служения, о которой она доселе не подозревала…
«Да продлит Священный Огонь твои дни, мать благородных мужей, – несмело приблизились молодые разбойники. – Давай мы проводим тебя в город, там ты выспишься и отдохнёшь… а потом уж как-нибудь…»
Кан-Кендарат посмотрела на хребет уснувшего дракона, названный людьми Заоблачным кряжем. Постепенно растворяясь в дымке небес, голубели вершины, а над ними парила двуглавая шапка священного Харан Киира, видимая с громадного расстояния.
«Я поеду туда, – сказала жрица. – Мне кажется, там есть место, где я смогу поразмыслить…»
Эврих всё же уговорил её провести некоторое время в городе, подкупив обещанием всю ночь рассказывать об их с Волкодавом путешествии. Вечером на постоялый двор Айр-Донна приехал всадник из крепости и привёз кошелёк денег. По словам гонца, венн, нанятый Избранным Учеником, распорядился отдавать почтенному вельху причитавшуюся ему плату. Здесь, мол, не пропадёт, а самому венну всё равно сейчас незачем – его ведь за ворота не выпускают. Почти сразу после того, как ускакал гонец, в дымовое отверстие кровли проник Мыш и самодовольно заворковал, погасив взмахами крыльев свечу, стоявшую между Эврихом и Кан-Кендарат. Аррант немедленно поймал и обшарил зверька: нет ли записки?… Жрица усмехнулась краешком губ: «Тебя он только что видел… А мы с ним и так уже всё друг другу… сказали…»
Записки действительно не нашлось, зато к лапке мохнатого летуна оказалась примотана тонюсенькая серебристая цепочка. Эврих не слишком разбирался в ювелирных изделиях, но работу мастера Улойхо трудно было с чем-либо спутать. На цепочке удерживалась подвеска из того же металла. Две женские ладони, могущие принадлежать только существу мудрому и исполненному любви, протягивали чуть тронутый голубизной самоцвет, похожий на прозрачную каплю росы… Слеза?… Влага для омовения?… Горсть воды – припасть жаждущими губами?…
Эврих молча протянул цепочку женщине. Кан-Кендарат взяла подвеску, и её рука задрожала. Она опустила голову, прижимаясь лбом к священному для неё символу, и сидела так, пока Эврих растепливал погасшую свечку. Когда наконец она вновь подняла глаза, в них стояли слёзы.
…Как ни кутайся, стылый морской ветер всё равно проберёт до костей, особенно если сидеть без движения. Эврих плотнее запахнул тёплый плащ, глядя на удалявшийся город. Можно было потешиться надеждой, что и Волкодав стоял где-нибудь на крепостной башне, провожая глазами уходящие корабли… Только от этого ничего не менялось. Быстрая «косатка» уносила Эвриха прочь, а венн остался на берегу, и его, с позволения сказать, наёмная служба немногим отличалась от плена…
Без Волкодава было пусто. И холодно.
Эврих твёрдо сказал себе, что раскисать не имеет права. Слишком многое теперь зависело от него одного. Чтобы отвлечься, он начал прикидывать, какими словами опишет в «Дополнениях» чудеса и красоты приморского города, где уроженец едва ли не всякого края без большого труда сыщет себе земляков. Вспомнилось обещанное: «Особо же следует рассказать о корчме Айр-Донна, достойнейшего вельха, переселившегося в Тин-Вилену из сольвеннской страны. Эту корчму легко узнать по вывеске: могучий белый конь и серый пёс, бегущий рядом с санями. Постояльцам здесь подают…» Эврих вдруг содрогнулся всем телом и ощутил острое желание вышвырнуть «Дополнения» за борт. Я исписал уже две трети захваченных из дому листов, а о чём? Об исчезнувших племенах Засечного кряжа и о дойной корове сегванского морехода, об опасностях Змеева Следа и о том, почему в Кондаре самая спокойная улица называется улицей Оборванной верёвки?… О Боги Небесной Горы, лучше бы я всё это время вырисовывал таблички с именами свиней!… Почему я дотошно занёс в книгу легенды, поведанные Рейтамирой, но ни словом не упомянул о ней самой? Почему я изложил поклонение Близнецам, но пожалел чернил для рассказа о деревенской дурочке, ожидающей своих сыновей?… Почему я собрался переделывать встречу со Всадником в угоду родичам Астамера, но не нашёл места для того, кто… Волкодав, друг мой, брат мой, как же вышло, что я не написал о тебе…
Мгновение слабости и отвращения продолжалось недолго. Пальцы ощутили знакомый зуд, рука сама собой нащупала у пояса подвесную чернильницу. Предстояло много работы.
Утренний ветер щедро наполнял просторный клетчатый парус. Оставляя по левому борту острова, «косатка» резво бежала навстречу восходящему солнцу, и волны с шипением ложились под киль, уходя за корму.
1 ноября 1995 – 22 октября 1996
