Какими бы грубыми и невежливыми ни были эти варвары, сколько бы они не бунтовали против Императора, но все равно являлись подданными Империи, вся вина которых заключалась в желании обрести былую силу. Ксинг мог понять побудившие хунхунов причины, но всё равно, за попрание воли Императора их следовало наказать. К счастью, хунхуны не успели натворить ничего серьёзного, и наказание должно быть соразмерным. Даже не наказание — он собирался их лишь немного вразумить, всё ещё лелея надежду, что среди хунхунов найдётся достаточно сильный «баатар», о которых рассказывал отец и с которыми Ксингу не терпелось сразиться. Поэтому цеп подёрнулся ци, скрывшись в браслете, а в руке возникла бамбуковая палка — из того самого крепкого бамбука, который Ксинг в последний раз брал в руки в Ахрибаде, обрушивая на мягкие места Шадии. Вспомнив о Шадии, Ксинг погрустнел, а сердце вновь кольнуло тревогой.
— Чи ухэх болно, муу эзэнт гүрний доройтол! Ухэхэд бэлд! — закричал предводитель одного из отрядов, вскинув саблю.
[Ты умрёшь, подлый имперский выродок! Готовься к смерти!]
— Ээлэ! — подхватили остальные хунхуны.
[Вперёд!]
Ксинг мог бы обрушить на них ци, сбить с коней Ветром, устроить под ногами пропасть с помощью элемента Земли, утопить, применив Воду, или просто сжечь Огнём. Даже, используя Металл, обрушить на всадников их же клинки. Но это было бы так же бесчестно, как если бы мастер Йи всерьез влез в детскую драку, нанося удары своими большими кулаками, вместо того, чтобы отвесить несильных вразумляющих затрещин и разогнать детвору по домам.
Бамбуковая палка заплясала в воздухе, хунхуны начали валиться с коней, словно стебли риса под серпом умелого крестьянина. Ксинг старался сдерживаться, но если кто свалится с коня и сломает шею, он переживать точно не будет!
Если бы Ксинг использовал ци, потребовалась бы пара мгновений. Но процесс воспитания, как он прекрасно уяснил в Дуоцзя, гоняя нерадивых учеников, всегда требует немалого времени. Так что возился Ксинг долго, почти две дюжины сотен вздохов. За это время остальные силы хунхунов успели вскочить в сёдла и броситься в атаку. Шаманы вновь забили в бубны и закамлали, новые потоки духов обрушились на Ксинга, пытаясь пронзить шипами, задушить травами и сжечь огнём. Целое облако стрел взлетело в воздух, чтобы превратить Ксинга в диковинного зверя по имени «дикобраз» — усеянного длинными иглами свирепого монстра, накалывающего на эти иглы не только мелких животных, но даже не очень крупных людей, чтобы потом сожрать.
На этот раз Ксинг по-настоящему разозлился. Ему-то столь жалкие атаки причинить вреда не могли, но вокруг него находились как другие хунхуны, так и их лошади. Послышались вскрики раненых людей и истошное лошадиное ржание.
Ксинг всегда по натуре был одиночкой, как и все многочисленные герои, похожим на которых он мечтал стать. Но у каждого из героев имелся или когда-то был род или клан, верные друзья и любимые женщины. Поэтому Ксинг очень ценил дружбу и взаимовыручку, то самое прославленное в песнях и сказаниях чувство товарищеского локтя. Некоторые герои остались живы только потому, что их спасли верные друзья, закрыв от вражеских мечей и техник своими телами, именно это гнало героев вперёд, чтобы стать сильнее и отомстить.
Так что такое попрание всего самого светлого и дорогого Ксинг вынести не мог. К тому же, то, что творили хунхуны, являлось убийством подданных Императора, и остановить такое являлось его прямым долгом.
Ксинг перестал удерживать ци, отпустил её во все стороны, раскинул на войско и позволил выплеснуться своим чувствам. Мгновенная тишина обрушилась на степь, затихли крики людей и замолчали лошади. Осталось только слышно стоны раненных, завывания ветра и шелест травы.
Всё ещё кипя гневом, Ксинг прошёлся среди хунхунов. Не все воины и лошади остались живы — некоторых насмерть пронзили стрелы, кто-то умер от каменных шипов, кто-то сгорел, а кто-то неудачно свалился с запутавшейся в травах и корнях лошади. Тем, в ком ещё теплилась искорка жизни, Ксинг помогал, направляя ци из сердечного даньтяня и исцеляя раны, переломы и ожоги. Закончив с людьми, он занялся лошадьми. Наконец, оставив тех, кому помогать уже было поздно, Ксинг развернулся и, легко скользя над поверхностью степи во воздуху, направился к группе воинов, обладавших самой сильной ци и даже оставшихся стоять, несмотря на духовное давление.
Воинов было не очень много, всего лишь три дюжины. Во главе стоял высокий хунхун в шапке, отороченной пышным мехом, длинной, спускавшейся ниже колен броне, набранной из усеянных заклёпками кожаных пластин, с небольшим круглым щитом в одной руке и с копьём в другой. Воин тяжело опирался на копьё и не упал на землю, в отличие от остальных, даже когда Ксинг подошёл ближе. Взгляд прищуренных глаз на его бородатом лице говорил, что он лучше умрёт, чем уронит честь. И, если понадобится, это «умрёт» Ксинг мог с готовностью организовать.
Они стояли друг напротив друга и молча обменивались взглядами. Ксинг не хотел воевать с другими жителями Империи, но и просто так уйти не имел права.
Предводитель хунхунов уронил на землю щит, медленно, сохраняя достоинство, опустился на на колени и, продолжая глядеть Ксингу в глаза, протянул на вытянутых руках копьё.
— Батулган гар Дархан толгож хуучин хана ирж золо!
[Батулган из Дархана склоняет колени перед своим ханом и приветствует его!]
Ксинг не понимал, что ему говорят, но его это не особо и интересовало. Он хотел лишь найти хоть кого-то, кто понимает язык Империи и может указать направление домой. Но даже без этого он владел, благодаря Альмирах, ещё одним способом общения. Так что он просто вздохнул, обуздал свою ци и убрал духовное давление. Вновь заржали лошади, послышался скрип кожаных доспехов и звон оружия. Ксинг сжал сильнее бамбуковую палку, приготовившись преподать новый урок. Но воины не нападали, они все дружно встали на колени, держа в вытянутых руках свои сабли, луки и копья.
☯☯☯
— Байрын ээн Сэнгэн-ханы эрдэнэ хурэл! — закричал Батулган, вскинув в воздух рог с выпивкой.
[За здоровье и силу нашего великого Сэнггэн-хана!]
— Баярлала! — раздался громкий дружный вопль, и все хунхуны подняли чаши, рога и кубки.
Ксинг поправил меховую шапку, которую ему для чего-то дал Батулган, тоже поднял рог и опрокинул содержимое в рот.
Вкус оказался ужасным, но очень знакомым. Когда-то в прошлой жизни на своём последнем пиру Хань Нао пил нечто похожее.
— Хунхун собрать-ла трава, ходить на гора-гар, хунхун хийх вино из травы и зерно! Хороший вино! Крепкий! — крякнул тумэн Наранбат, один из командиров войска, умевший немного говорить по-имперски.
Ксинг мог поспорить со словом «крепкий». По сравнению с его прошлой жизнью, даже выпивка хунхунов пришла в упадок. Раньше она сбивала с ног и обжигала горло, словно расплавленный металл. Теперь же пилась легко, словно вода, и если бы не травы, немного скрашивающие омерзительный привкус, пить это было бы невозможно.
— Зерно? — удивился Ксинг. — Я не знал, что вы засеиваете поля.
— Сеять-ла зерно? Хунхун? — засмеялся Наранбат. — Наранбат понимай! Сэнгэн-хан шутить! Хунхун воевать! Зерно забрать, у! На кумыс или айраг менять, ар! Вино-ар делать!
Разговор через переводчика был медленным и доставлял немало трудностей. Но, увы, попытка беседы с Батулганом, используя метод, которому когда-то научила Альмирах, вышла пусть и не полностью провальной, но и успешной её назвать тоже не получалось. Батулган являлся самым сильным воином среди хунхунов, которые, как оказалось, собрались на «курултай», где должны выбрать «хана» — самого сильного и доблестного воина. И этим самым ханом обязательно бы выбрали Батулгана, если бы не появился Ксинг. Так что теперь Батулган звался «жиргэмом», а шапка — символ самого сильного воина, досталась Ксингу. Он успел выяснить самое главное — направление в сторону Империи, а потом у Батулгана покраснели глаза и пошла носом кровь. Ксинг его, конечно же вылечил, но общаться дальше пришлось более традиционным способом. Напоследок, преодолевая боль, Батулган успел спросить, что великий Сэнгэн-хан желает отведать на пиру. Вопрос Ксинга безмерно удивил, но он всё равно ответил, что ему не надо ничего особого, достаточно куриной грудки: священного хунхунского блюда, без которого не обходится ни одно важное начинание. После этого Батулган вытер кровь из-под носа и что-то выкрикнул своим подчинённым на хунхунском. И те, похоже, перестарались, занявшись истреблением кур, бегающих между шатрами или сидящих в деревянных клетках.
