– Дел у меня больше нету, как всяких молодцов из дерьма вытаскивать, – хихикнула она, выудив откуда-то Алкидову одежду и ловко швырнув ее Алкиду на колени. – Прям-таки сплю и вижу, как такого здоровенного лоботряса на плечах волоку! Нет уж, это тебя малыш притащил – у него как забота, так он про Крит и вспоминает, а в хорошие времена и носу не кажет, шалопай…
– Малыш?
– Это для меня, для старой Дикте[72] – малыш; а для всяких – Дий-отец, Зевс-высокогремящий! Понял?
Алкид кивнул, одеваясь. Хитон оказался свежевыстиранным и слегка влажным, боевые сандалии с бронзовыми бляшками на кожаных ремнях были очищены от косской грязи, а пояс вообще был чужой.
– Благодарю за приют да ласку, богиня Дикте, – встав, он низко поклонился старухе.
– Богиня? – удивилась та. – Нет уж, я из первых, из Уранидов – титанова роду-племени… Ты не гляди, что старая – это я для тебя старая, от греха подальше-то!
– От какого греха? – усмехнулся Алкид.
– А от главного, – старуха обожгла его синим пламенем молодого взгляда. – Зевс как тебя доставил, так я гляжу: мужчина видный, молодой, небось, очухаешься и приставать станешь – а тебе покой нужен, еще уморю тебя до смерти! Вот облик-то и сменила, для безопасности… тут Зевс над тобой убиваться стал: как же, дескать, без Геракла на Флегры идти?! Семья с Гигантами схватилась, а здесь главный союзник без сознания валяется!
Алкид вздрогнул.
Пещера вдруг показалась западней, хитроумной ловушкой, из которой нет выхода.
– Ты лежишь, – продолжала меж тем Дикте, – малыш чуть не плачет, вдруг девка эта влетает, с копьем, чуть глаз мне не выколола! Афина Промахос, значит… И давай отцу рассказывать: Геракл Кос взял, Эврипила-басилея убил, так что не того ты, папаша, спасал! Ну, малыш себя по лбу хлоп, дочку за шиворот – и помчались, как оглашенные… а тебя мне оставили. Подлечи, говорят, и пускай валит на все четыре стороны!
Дикте резко замолчала.
И почти сразу же в пещеру шагнул высокий воин, снимая глухой конегривый шлем.
Серебряные львы с поножей гостя оскалились в лицо старухе; одинокая седая прядь упала воину на глаза, он отбросил ее и в упор посмотрел на застывшего Алкида.
– Ты помнишь меня? – ясно и звонко прозвучал вопрос.
– Да, – Алкид нарочито медленно потянулся, словно после долгого сна, – я помню тебя, Арей-Эниалий. Когда-то я отказался быть твоим возничим.
– Зато сегодня я пришел наниматься к тебе в провожатые, – Арей выхватил из ножен меч с рукоятью из слоновой кости и швырнул оружие Алкиду; тот поймал его на лету.
– На Флегры? – негромко спросил Алкид.
– На Флегры.
– А ты уверен, Эниалий, что я пойду драться за Семью?
– Уверен. Я догадываюсь, что у тебя есть и помимо Семьи веские причины участвовать в Гигантомахии; но одну из них я знаю наверняка.
– Какую?
– Твой брат уже на Флеграх.
И Арей вышел из пещеры, даже не оглянувшись, чтобы проверить, следует ли за ним Геракл.
10
Над Флегрейскими Пустошами опасливо вставало солнце.
…Сегодня тот, второй, словно что-то предчувствуя, не подавал признаков жизни, спрятавшись в самом дальнем уголке сознания или даже еще глубже, в темных запутанных галереях его внутреннего Тартара, куда Эврит не смел заглянуть – и бывший басилей Ойхаллии, бывший глава Салмонеева братства, бывший Одержимый Эврит-лучник, а теперь герой Тартара все с тем же именем, потому что Гигантом он не звал себя никогда, и Одержимые-няньки к этому уже привыкли…
Еле-еле вспомнив, о чем он только что думал, Эврит наконец вздохнул полной грудью и огляделся по сторонам более-менее осмысленным взглядом.
Это удавалось ему нечасто – сознание то и дело туманил тот, второй, (вернее, первый, живший в этом теле до Эврита), которого так и не удалось убить до конца. Да, Эврит сумел подавить примитивное мышление юного Гиганта, но полностью уничтожить душу своего внука бывший басилей не смог. Он ходил, ел, дышал, стрелял из лука – все навыки прекрасно сохранились – разговаривал с Одержимыми, но в то же время его разум, тень его бессмертной души всегда ощущала слабое, но настойчивое давление чужого и жуткого присутствия. Эврит грезил наяву, речь его становилась бессвязной, фантасмагорические видения роились внутри и снаружи – плачущие кровью скалы, огромный, довольно агукающий рыбий хвост, глотающий вереницы покорно бредущих к нему бесплотных призраков, усеянное слезящимися глазами небо, полуразложившиеся лица Одержимых-нянек…
Иногда он вспоминал встречу с Амфитрионом-Иолаем и всегда недоумевал: почему этот упрямый, несговорчивый человек сумел до конца убить душу своего внука, самолично захватив власть над телом?!
Он, Эврит-лучник, не смог – но, небо свидетель, не потому, что не хотел!
В редкие минуты просветления – как, например, сейчас – Эврит отчетливо сознавал, что сходит с ума; что он уже безумен – три с лишним года, которые он делил растущее тело с побежденным, но не уничтоженным внуком, не прошли даром.
«Нельзя безнаказанно заигрывать с Тартаром, – подумал он с горечью. – Мы пытались использовать Павших, они пытались проделать то же с нами… Можно ли без потерь для обеих сторон развязать создавшийся узел? Или его можно только разрубить?!»
Побывавший на Флеграх около года назад Лаомедонт-троянец тоже мучился этим вопросом, но и вдвоем они не нашли ответа.
Эврит вздохнул еще раз и обвел взглядом детскую половину Флегрейских Пустошей – ровный ковер бархатисто-черного пепла, редкие окраинные холмы, лениво гоняющиеся друг за другом вокруг центрального жертвенника («Обеденного стола,» – усмехнулся он) дети-Гиганты… Гиганты – для богов. А для него и советующихся о чем-то Одержимых-нянек – дети. Внуки. Смертные потомки людей и Павших. Герои, не осознающие своего предназначения…
А каково оно на самом деле, это предназначение? И уверен ли сам Эврит в том, что знает это?
Сейчас Эврит не был уверен ни в чем.
Именно в этот миг на вершине близлежащего холма засеребрились нити открывающегося Дромоса.
Семья пришла на Флегры.
Эврит мог бы не узнать хромоногого Гефеста или Артемиду-охотницу; в конце концов, он мог не узнать даже Зевса-Бротолойгоса, поскольку до сих пор видел лишь его культовые изображения, имеющие мало общего с оригиналом – да и не было Зевса среди явившихся на Флегрейские поля Олимпийцев.
Но своего учителя и палача, златолукого Феба-Аполлона, Эврит не узнать не мог!
И губы уродливо-прекрасного подростка, из глазниц которого глядел на мир старый Одержимый, растянулись в зловещей ухмылке.
Так встречаются волки из разных стай.
Эврит медленно поднял лежавший рядом лук, проверил тетивы, рабочую и запасную, перекинул через плечо ремень колчана со стрелами – хвала нянькам, снабдили всем, чем надо! – и, так же не спеша, натянул лук и наложил на тетиву первую стрелу.
