Каладин слышал, что шрамы можно скрыть татуировкой, и оказалось, что это действительно работало. Стоило вколоть чернила — глиф притягивал глаз, и уже не скажешь, что под ним шрам.
Как только работа была закончена, татуировщица поднесла зеркало, чтобы Хоббер мог взглянуть на себя. Мостовик нерешительно дотронулся до лба. Кожа покраснела от уколов иголок, но черная татуировка идеально скрывала рабское клеймо.
— Что она обозначает? — тихо спросил Хоббер со слезами на глазах.
— Свобода, — ответил Сигзил, прежде чем Каладин успел вставить хоть слово. — Этот глиф означает «свобода».
— Меньшие по размеру над ним, — произнес Каладин, — дата, когда тебя освободили, и имя того, кто это сделал. Даже если ты потеряешь приказ о своем освобождении, любой, кто попытается лишить тебя свободы за побег, легко отыщет доказательство, что ты не раб. Они смогут обратиться к писцам Далинара Холина, у которых хранится копия твоего приказа.
Хоббер кивнул.
— Все хорошо, но этого недостаточно. Добавьте к татуировке «Четвертый мост». «Свобода, Четвертый мост».
— Ты подразумеваешь, что тебя освободили из Четвертого моста?
— Нет, сэр. Меня освободили не из Четвертого моста. Меня освободил он сам. Я не променяю время, проведенное в нем, ни на что другое.
Бред. Четвертый мост олицетворял смерть — множество мужчин погибло во время переноски проклятого моста. Даже после того, как Каладин решил спасти людей, он потерял слишком многих. Хоббер был бы глупцом, не воспользовавшись возможностью улизнуть.
И все же он упрямо досидел до конца, пока Каладин рисовал соответствующие глифы для татуировщицы — спокойной крепкой темноглазой женщины, которая выглядела так, будто могла поднять мост в одиночку. Устроившись на сидении, она начала добавлять два глифа на лоб Хоббера, прямо под глиф свободы. Женщина работала и снова объясняла, что татуировка будет болеть несколько дней и как Хоббер должен заботиться о ней.
Во время нанесения новых татуировок ухмылка не сходила с его лица. Настоящая глупость, но остальные согласно кивали, похлопывая Хоббера по руке. После Хоббера его место быстро занял Шрам, с нетерпением потребовавший такой же набор татуировок.
Каладин отступил назад, сложив руки на груди, и покачал головой. Снаружи палатки шумел рынок, совершались покупки и продажи. «Военный лагерь» был настоящим городом, выстроенным внутри огромного каменного образования, похожего на кратер. Война, продолжавшаяся на Разрушенных равнинах, привлекла торговцев всех мастей наряду с лавочниками, художниками и даже семьями с детьми.
Моаш с озабоченным лицом стоял неподалеку, наблюдая за татуировщицей. Не только у него в бригаде мостовиков не имелось рабского клейма. Отметины не было и у Тефта. Они стали мостовиками, формально не будучи рабами. Подобное часто случалось в лагере Садеаса, бригады мостовиков являлись наказанием, которое настигало за любой проступок.
— Если у вас нет рабского клейма, — громко объявил Каладин людям, — вам необязательно делать татуировку. Вы по-прежнему одни из нас.
— Нет, — ответил Камень. — Я сделаю себе эту штуку.
Он настоял на том, чтобы занять место после Шрама и сделать себе татуировку прямо на лбу, хотя у него и не было клейма. Более того, каждый из тех, кто не обладал отметиной раба, включая Белда и Тефта, садились и делали то же самое.
Воздержался только Моаш, он сделал татуировку на предплечье. Хорошо. В отличие от большинства из них, ему не требовалось объявлять всем вокруг о бывшем рабстве на самом видном месте.
Моаш поднялся со стула, и его место занял следующий. Мужчина с красно-черной, похожей на камень кожей в мраморных узорах. Четвертый мост был очень разномастным, но Шен сам по себе представлял отдельный класс. Паршмен.
— Я не могу сделать ему татуировку, — сказала художница. — Он является собственностью.
Каладин открыл рот, чтобы возразить, но другие мостовики его опередили.
— Его освободили так же, как и нас, — проговорил Тефт.
— Он член бригады, — добавил Хоббер. — Сделайте ему татуировку или не получите от нас ни одной сферы.
Он покраснел после своих слов, бросив взгляд на Каладина. Капитан должен был оплатить работу сферами, выданными Далинаром Холином.
Другие мостовики поддержали идею, в итоге татуировщица вздохнула и сдалась. Она пододвинула стул и начала работать надо лбом Шена.
— Ее даже не будет видно, — проворчала она, хотя кожа Сигзила была почти такой же темной, как кожа Шена, а на нем татуировка виднелась отчетливо.
В конце концов Шен взглянул на себя в зеркало и встал. Он посмотрел на Каладина и кивнул. Шен много не разговаривал, и Каладин не знал, что о нем думать. На самом деле о паршмене было легко позабыть, обычно он тихо следовал в хвосте группы мостовиков, невидимый. Паршмены часто вели себя подобным образом.
С Шеном закончили, остался один Каладин. Он сел и закрыл глаза. Боль от иголок оказалась гораздо сильнее, чем он ожидал.
Через непродолжительное время татуировщица начала ругаться себе под нос.
Каладин открыл глаза, когда она протерла тряпкой его лоб.
— В чем дело? — спросил он.
— Чернила не схватываются! — воскликнула женщина. — Я никогда не видела такого прежде. Когда я протираю ваш лоб, все чернила просто сходят! Татуировка не будет держаться.
Каладин вздохнул, поняв, что у него в венах бушует немного штормсвета. Он даже не заметил, как втянул его. Удерживать штормсвет становилось все легче. В последние дни он часто набирал немного внутрь, прогуливаясь по округе. Процесс походил на заполнение бурдюка вином — если ты наполнял его под завязку и не останавливался, вино начинало выплескиваться, а затем вытекало совсем тонкой струйкой. То же самое и со штормсветом.
Каладин избавился от него, надеясь, что татуировщица не заметила, как он выдохнул небольшое облачко светящегося дыма.
— Попробуйте снова, — сказал мостовик, когда она достала новые чернила.
На этот раз татуировка получилась. Каладин высидел весь процесс со сжатыми от боли зубами, а затем взглянул на себя в зеркало, поднесенное татуировщицей. Лицо, смотревшее на Каладина, казалось чужим. Чисто выбритое, с волосами, откинутыми назад, чтобы нанести татуировку, и замаскированным клеймом раба, на мгновение забытым.
«Смогу ли я стать этим человеком вновь? — подумал он, поднявшись и дотронувшись рукой до щеки. — Разве этот человек не умер?»
Сил приземлилась на его плечо и посмотрела в зеркало вместе с ним.
— Жизнь перед смертью, Каладин, — прошептала она.
Он бессознательно втянул в себя штормсвет. Совсем немного, малую часть содержимого сферы. Энергия растеклась по венам, как давящая волна, как ветер, запертый в маленьком замкнутом пространстве.
Татуировка на лбу расплылась. Тело отторгло чернила, они начали стекать по лицу. Татуировщица ругнулась снова и схватилась за тряпку. Каладину оставалось смотреть, как растекаются глифы. Растаяла «свобода», под ней остались жестокие шрамы его пленения. С ярко выделяющимся выжженным глифом.
Шаш. Опасен.
Женщина вытерла его лицо.
— Я не знаю, почему это происходит! Мне казалось, что в этот раз она будет держаться. Я...
— Все нормально, — сказал Каладин, взяв тряпку, и встал, заканчивая чистить лицо. Он повернулся к остальным мостовикам, ставшим солдатами. — Похоже, шрамы еще не отпускают меня. Позже я попробую еще раз.
Все кивнули. Вскоре он объяснит им, что случилось; они знали о его способностях.
— Пошли, — скомандовал Каладин, бросив маленький мешочек со сферами татуировщице, и взял свое копье, стоявшее рядом со входом в палатку.
Остальные присоединились к нему с копьями на плечах. В лагере не нужно было вооружаться, но Каладин хотел, чтобы мостовики привыкли к мысли, что теперь могут свободно носить оружие.
Снаружи шумел переполненный рынок. Палатки, конечно, сложили и убрали на время вчерашнего сверхшторма, но уже поставили снова. Возможно, из-за того, что он думал о Шене, Каладин заметил паршменов. Его беглый взгляд выхватывал десятки рабов, устанавливающих несколько последних палаток, помогающих владельцам магазинов раскладывать товар, несущих покупки светлоглазых.
«Что они думают о войне на Разрушенных равнинах? — задался вопросом Каладин. — О войне до поражения и, скорее всего, порабощения единственных свободных паршменов в мире?»
Хотелось бы ему получить ответы от Шена на такие вопросы. Но, видимо, все, чего он мог добиться от паршмена, это пожатие плечами.
Каладин вел своих людей через рынок, который казался намного более дружелюбным, чем его аналог в лагере Садеаса. Хотя некоторые таращились на мостовиков, никто не смеялся презрительно, а пререкания за соседними прилавками хоть и были активными, но не переходили в крики. Создавалось впечатление, что здесь меньше оборванцев и попрошаек.
