Подошла осторожно — не хотела домашних его тревожить.
— Нельга, — парень поднял к ней разукрашенное лицо, попытался улыбку подарить. — Живой и то славно.
— Кто же тебя так? — присела рядом, рукой легонько по груди провела.
— Квит. Вечор на посиделки прощальные заманил, рыбу сторговал, а потом как все бражки выпили, так и совсем чудной сделался. Дурной. Все подначивал, мол, молчун я и тихоня. Пришлось ответить. Слово за слово, а там уж и все парни меж собой погрызлись. Вывалились во двор, махаться стали кто с кем. А Квит на меня налетел и … Нельга, правду говорят, купцы ярые. Махался так, будто насмерть хлестался. Меня Суропин до дома доволдохал.
Нельга выслушала, заледенела. Вмиг припомнила грозные слова богатого купца на торгу вчерашнем. Ведь знал, лиходей, как укусить больно. Тишу, Тишеньку задел-зацепил. И все из-за нее…
— Тиша, ты может, хочешь чего? Так я метнусь. Только слово молви, — слезы лила тихие, без всхлипов, вину свою смывала.
— Не надь. Ты посиди со мной тихонько. Опричь тебя легче становится, — голосом приласкал.
— Посижу, посижу, любый, — голову на плечо ему склонила осторожно, боясь потревожить ушибленную грудь, а сама уж мыслями далеко была.
Про себя решила разговор держать с Некрасом: все высказать, пригрозить. Правда, знала откуда-то, что не внемлет, не разумеет он ее. Горяч и своенравен. Но мыслью была крепка, ведь не за себя, за Тишу горой решила встать.
Глава 9
— Вставай, Местята. Разлегся, не пройдешь, — Некрас держался за голову, что гудела после вчерашних посиделок. — Отец в пути. Того и гляди приедет, а у нас тут дух бражный. Айда умываться.
— Иди к лешему. Харя твоя наглая, — вяло отругивался Местька. — Сколь бражки-то в тебя лезет, а все как с гуся вода. Ты чего вчера учудил? Всех подначил. А все одно, хорошо посидели. Давно так-то не бились.
— Чего надо, того и учудил, — рыкнул Некрас. — А ты ничего, справно махаешься. Не зря в дружине был, хучь и недолго.
— Ты и сам не промах, Квит. Думал ты Голоду вчера на тот свет отправишь. А ничего, обошлось. Меру знаешь, и башки-то не теряешь. Рассолу бы капустного, а, Некрас?
— Ганка! Ганка, лешачья дочь! — Квит крикнул холопку и поморщился. — На стол мечи. И рассолу давай!
Пока холопка посудой гремела, на стол снеди накидывала, парни умылись, переоделись в чистое. Первый кусок полез скверно, но рассол сделал дело свое, подлечил больные головы и жизнь пошла веселее.
Через малое время услышали оба конский храп и хруст снега под полозьями саней.
— Батя, — Некрас поднялся, оправился и пошел встречать отца.
Тот уж вошел в сени: шуба богатая, шапка большая.
— О, как, — хохотнул. — Морда мятая, а стало быть, махнул вчера лишку. Так, Некрас?
Ругать сына не стал, знал верно, что все по обычаю. Прощальные посиделки перед грядущим обрядом — дело важное. Обнял Некраса, крепкой отеческой ладонью стукнул по спине.
— Здрав будь, — Некрас ответил тепло на отцовскую ласку. — Поешь с дороги. Людей с тобой сколь?
— Поем, благодарствуй. Трое. Скажи холопке, пусть сведет в избу с товаром. Много ль взял?
Пока шубу Деян скидывал, пока ручкался с Местяткой, Некрас рассказал о делах, о товаре и о мене*.
— Добро, сын. Вижу, время даром не терял. Справно поторговался, — Деян уселся за стол, в окно взгляд бросил и заулыбался. — Экая бабёнка. Тутошняя? Глянь, кругла, а стан тонкий. Румянец. Кто такая?
Местята глянул в оконце и признал Званку Красных. Тут же насупился, лицом потемнел.
— Бать, а это знакомица Местькина. Который день пытаю его, за что молодуха обозвала его Соловушкой. Молчит! Как сыч надувается и молчит. Может, тебе не откажет, а?
— Рассказывай, чай, все свои, — подначил Деян, отхлебывая горячий взвар.
Местята, отпив теплого, опьянел наново, и рассказал:
— Не инако Лада меня наказала, когда толкнула к этой окаянной вдовице. Ить ладная, гладкая, а языкастая, будто помело у ней во рту. Тьфу, зараза! Я к ней о прошлой осени подвалил, дай думаю, попытаю парнячьего счастья. Все, как у людей — купил пряник, бусы светленькие и пошел. Она, вроде, обрадовалась. Суть да дело — ведет меня в сарайку. И главное плавно так качается. Я аж пыхнул! Грудь большая, понева на заду натянута, хоть вой от хотелки. Сарайка та новая дух в ней древесный густой. Званка целовнула жарко, рубаху рассупонила я и обомлел. Завалил ее на лавку, порты стянул и ….
— Что? Не тяни теля за то самое! — Деян двинулся к Местяте, боясь пропустить хотя бы слово.
— Удом по не струганной доске прошелся. Думал, сдохну, до того больно! Заорал, да от жути голос сломился и такую трель выдал, будто я и не я, а птах весенний.
Деян и Некрас грохнули так, что холопка Ганка подпрыгнула.
— Будя ржать! — Местята разозлился, кулаком по столу грохнул. — Вам бы так! Я потом уд свой в кадушке с ледяной водой мочил. Думал все, конец моей мужицкой силе.
— А она? Она-то что? — Некрас провздыхался с трудом.
— А что она? Лежит на лавке и гогочет. Я за дверь, а она мне в спину, мол, знать не знала, что мужики соловушками кричат.
Оба Квита снова зашлись хохотом, а Местята понурился, загрустил.
— Ну, чего, чего ты гриву-то опустил? Бывает. Чай, с удом, не мерин холощеный, — Деян утер слезы, что выступили на глазах от смеха.
— Чего, чего… Того! Невезучий я, проклятый. Будто сглазил кто. За что берусь, все валится из рук. Чего ни жду, задом ко мне оборачивается, — Местята обхватил голову кудрявую свою руками.
— Не боись, Местька, утрясется, — Некрас друга по плечу стукнул. — А иди нето к волхве? Всеведа разумна, говорят. Мудрая. Может, подскажет чего, а?
— Щур меня! Всеведа на меня страх наводит. Видал, какие глаза у ней? Рысьи! Как глянет, так я столбом встаю. Не, не пойду.
— Вот беду нашел. Хочешь, с тобой метнусь? Вдвоем веселее, — Некрас ткнул друга кулаком в плечо. — Вставай и идем. Чего тянуть?
— И то верно, катитесь отсель. Дюже шумные, — Деян зевнул. — Я хучь посплю малёхо. Ночь обозом шли тряско. Снег подтаял.
Некрас потянул Местяту из-за стола, накинул на него зипунишко худой, и вывел за дверь в солнечную весну — Ярилину радость.
У подворья волхвы Боровой затоптался нерешительно, с того Некрас подтолкнул его крепкой рукой и сам ступил безо всякого опасения в богатый волховской дом.
— Вот так гости, — волхва сидела на лавке, покрытой дорогой шкурой, за большим столом. — Ну, коли пришли, так и садитесь. В ногах правды нет.
На Местяту кинула взгляд быстрый, а на Некрасе задержалась. Оглядела с головы до ног и улыбнулась странно.
Парни сели прямо, ждали слова волховского: неурядно вперед видящей говорить.
— Ты чего ж, кудрявый, на себя оберегов нацеплял? Шею-то не ломит от такой тяжести? — верно приметила!
На Боровом чего только не было: и Перунов, и Велесов, и Сварогов знак. А там еще и женские затесались чуть поменьше.
— Так эта….От сглаза и невезучести, — промямлил Местята.
— Дурень. С того все твои беды. Боги-то промеж себя не поймут, когда помогать и вперед кого. Отсель и путают жизнь твою, стезю кривой делают. Снимай!
И так голосом надавила, так глянула, что бедный парень вмиг скинул с себя бренчавшие обереги и на стол положил перед волхвой.
— Возьми их и спрячь. А я тебе, невезучий, дам один оберег. Носи его. Потеряешь — радуйся. При себе оставишь — тоже хорошо, — потянулась белой рукой к коробку малому, что стоял на краю стола, и достала оттуда деревянный кружок в металлическом круге. — Накось. Нить суровую найди и носи.
— Благодарствуй, Всеведа, — Местята цапнул оберег, встал и поклонился. — Чем дарить тебя?
Волхва поднялась с лавки, обошла стол и стукнула Борового кулаком по лбу. Тот слегка опешил, но смолчал.
— Иди и дыши легко. Как что надумаешь, дыхалку сдержи и отсчитай десять стуков сердца, а потом уж и делай. Уяснил, кудрявый?
— Ага.
— Ага, коровья нога. Кыш отсель! — Местятка и сбежал.
