самый крутой, самый свирепый воин, которого когда-либо видел чердак Калтесса. Посмотри на него неправильно, и он сожрет тебя, а потом выплюнет кусочки. — Регол оглянулся на Денама. — В этом-то и суть, не так ли? — Он снова перевел взгляд на новичков. — Теперь, когда мы убрали хвастовство в сторону и избавили Майю от необходимости шлепать Денама, вы можете найти себе место для ночлега. — Он небрежно махнул рукой в темноту. — Не наступайте никому на пятки.
Регол повернулся, словно собираясь уйти, но остановился.
— Скорее рано, чем поздно, кто-нибудь попытается убедить вас, что причина, по которой многие из нас здесь такие же обездоленные, как и вы, заключается в том, что Партнис ест детей, или существует какое-то испытание, настолько смертельное, что почти никто не выживает, или иногда Майя забывает посмотреть, прежде чем сесть. Правда в том, что вас купили рано и задешево. Большинство из вас разочарует хозяина. Вы не вырастете в то, что может пригодиться Партнису. И он вас продаст. — Регол поднял руку, когда Денам начал говорить. — И не в соляную шахту, и не в качестве начинки для пирога – просто в любое место, где есть нужда, которую вы можете удовлетворить. — Он опустил руку. — Есть вопросы?
Треск наполнил немедленно наступившую тишину, и Ноне потребовалось мгновение, чтобы понять, что это были костяшки пальцев Денама, который сжал кулаки. Великан нахмурился еще сильнее:
— Я действительно ненавижу тебя, Регол.
— Это не вопрос. Кто-нибудь еще?
Тишина.
Регол вернулся в темноту, переступая со стропила на стропило с бессознательной грацией кошки.
Жизнь в Калтессе оказалась намного лучше, чем в открытой клетке, грохочущей по закоулкам империи. По правде говоря, жить здесь было лучше, чем в деревне Ноны. Здесь она, возможно, была самая маленькая, но не самая странная. Изоляция деревни породила поколения, настолько похожие по внешнему виду, что можно было выбрать любую горстку наугад, чтобы создать убедительную семью. Одна только Нона не подходила под эту модель. Коза в овечьем стаде. Кошелек Партниса снабдил его детьми всех размеров и форм, всех цветов и оттенков, и даже в полумраке чердака они не казались одинаковыми.
Помимо четырех дюжин детей, которых Партнис держал прямо под своей крышей, в Калтессе жили семь бойцов — в их собственных комнатах вокруг большого зала — и дюжина подмастерьев в казарме в задней части комплекса.
Нона нашла место между мешками с зерном, которые были больше ее самой. Сайде было труднее найти место, куда можно было бы втиснуться, и ее постоянно отталкивали более старшие обитатели чердака, даже те, кого она считала малышами. Но в конце концов она устроилась на досках поближе к куче мешков Ноны, ближе к стене, где крыша была наклонена так низко, что ей приходилось сворачиваться калачиком.
В ту первую ночь зал распахнул свои двери, и мир хлынул в него, чтобы увидеть как из людей течет кровь. Денам и Регол наблюдали за происходящим с самых верхних ступеней лестницы, находившейся в дальнем углу большого зала, за прилавками, где подмастерья продавали толпе эль и вино. Самые старшие из оставшихся детей столпились вокруг люка. Все остальные должны были найти какую-нибудь щель между стропилами, через которую можно было бы увидеть происходящее внизу.
Место, где сидела Нона, позволяло ей видеть только второй ринг. Она удивилась, что его называют кольцом [2], когда на самом деле веревки, натянутые между четырьмя столбами, окружали квадрат, возможно, восемь ярдов с каждой стороны, и этот ринг был приподнятой платформой, так что ноги бойца находились на уровне лба среднего человека. Она могла видеть макушки многих голов, сотни макушек, прижатых друг к другу. Гомон их голосов заполнил чердак. По мере того как толпа росла, нарастал и шум, и каждому из них приходилось кричать, чтобы быть услышанным соседом.
Сайда лежала рядом, глядя в щель одним глазом. Стоявший рядом с ней мальчик постарше, Мартен, глядел через отверстие в доске, которое принадлежало ему.
— Сегодня все желающие, — сказал Мартен, не поднимая глаз. — Рейтинговые бои в седьмой день, все желающие — во второй, выставочные бои — в четвертый. Поединки на мечах — последний день месяца.
— Мой отец говорил, что в городе мужчины дерутся в ямах, — робко сказала Сайда, ожидая, что ей скажут, что она ошибается.
— В портах Марна некоторые так и делают, — сказал Мартен. — Партнис говорит, что это глупость. Если у тебя есть добровольные бойцы и толпа, которая платит, надо ставить бои на платформу, а не в яму, где их может видеть только первый ряд.
Нона лежала, наблюдая за толпой внизу, в то время как в дальнем конце зала шли невидимые бои. Ее взгляду были видны только макушки голов, но она оценивала реакцию по пульсу и потоку толпы. Их рев временами звучал как вой одного огромного зверя, настолько громкий, что резонировал в ее груди, пульсируя в ее собственном голосе, когда она кричала им свой вызов.
Наконец какая-то фигура взобралась на ринг под ними. Нона чувствовала, как вокруг нее пробираются другие дети, в поисках зрелища. Кто-то попытался поднять ее с места, но она поймала руки, которые схватили ее, и впилась в них ногтями. Неизвестный кто-то с воем уронил ее, и она снова приложила глаз к щели.
— Раймел! — Голоса вокруг нее казались эхом криков толпы.
На ринге появился крепко сложенный мужчина с густыми светлыми волосами, голый, если не считать белой ткани, обвязанной вокруг паха; его кожа блестела от масла, мышцы живота резко и рельефно выделялись, показывая каждую полосу, отделенную от другой. Нона видела, как он бродил по коридору днем, и знала, что он огромен, даже выше Майи, и двигается без ее неуклюжих промахов. Раймел крался, и каждое движение выдавало уверенность убийцы. Этот мужчина был герант-прайм. В полумраке чердака Нона узнала код, который использовали Партнис и Гилджон, когда продавали ее. Диапазон простирался от прикосновения — через пол-кровку и прайма — до полн-кровки. Прикосновение можно было считать четвертью крови, а прайм —
