Женщины часто не успевали заранее подумать, спохватывались уже едва живые. Бальзамирование, конечно, предотвращало дальнейшее разрушение тела, даже слегка «омолаживало». К этому моменту, однако, свежесть и красота уходили безвозвратно. Бальзамы вдобавок притупляли ощущения, гасили плотскую страсть. Не удивительно, что сверстники-мужчины обычно искали развлечений с живыми женщинами. Ну, и живые женщины к их ухаживаниям, как правило, были лояльны.
Пока смущённый Чичеро отделывался односложными малозначащими репликами, Лулу Марципарина Бианка заходила всё дальше по скользкому пути страстных откровений, и не в силах посланника Смерти было её остановить.
— Я знаю силу своей привлекательности. И знаю, что не будь я дочерью Умбриэля Цилиндрона, мёртвые воздыхатели ходили бы за мной табунами…
— Охотно верю, — бормотал Чичеро.
— У них так и играют бальзамы, стоит им только меня завидеть. Половина цанцкой аристократии тянется ко мне, мечтает когда-нибудь прикоснуться. Но отец мой против; он не желает моих отношений с мёртвыми, опасается, что мой избранник заявит претензии на его место. И в Цанце все это знают, и боятся его гнева, поэтому до сих пор никто из местных мёртвых женихов не отважился ко мне подойти. Мерзкие трусы!
— Угу, трусы, — соглашался Чичеро, всё более запутываясь. Уж ему-то, как посланнику Смерти, выказывать трусость вроде бы не пристало, а всё шло к тому, что его отказ вступить в близкие отношения с дочерью Цилиндрона в Цанце будет расценен именно как трусость. А отказать придётся; это неизбежно, раз уж у тебя вместо мёртвого тела, о котором так мечтает наивная девушка, под плащом сидят три живых карлика из Отшибины. И угораздило же его так не вовремя повстречаться этой чувственной красавице!
Чичеро грустил, а Марципарина хвасталась:
— Вы не подумайте случайно, что я девственница, и ничего не умею. Мне, как-никак, уже тридцать один, и я дочь самого Цилиндрона, который для своих детей ничего не жалеет. У меня есть личный замок для удовольствий, которым я не пренебрегаю, и в нём меня круглосуточно ждёт более сотни специально обученных красавцев — живых наложников, в большинстве своём выписанных отцом из Карамца. Но отношения с живыми мне прискучили.
— Ну ещё бы! — представил какую-то свою собственную картину Чичеро, погружаясь в пучину сожалений — по потраченному времени, по утерянной свободе, по упущенным шансам. Ну что стоило этой Марципарине Бианке отыграться за свою скуку в отношениях с живыми любовниками на каком-то другом заезжем мертвеце, ну хоть бы на том втором посланнике Смерти, который также присутствует здесь, на цилиндроновском симпозиуме…
— Я жажду настоящих близких отношений, а не вышколенности и рабской повинности, — продолжала Лулу, глядя в упор на посланника своими серьёзными глазами, — И не той натянутой дружбы, которую мне предлагали аристократы Цанца: я уже давно призналась себе, что мне надобно иное: я желаю заполучить мертвеца в себя, ощутить в себе его леденящее семя (ведь так о нём пишут в романах!)…
— Ой, я так боюсь мертвецов! — мечтательно воскликнула госпожа Кэнэкта, — У них такие холодные руки! И ноги.
— Не дразнись! — строго бросила Лулу. — Ты прекрасно знаешь, что я и без того страстно завидую твоему опыту.
Глава 5. Герой вашего племени
Чичеро всё более запутывался в сетях вожделения дочери Управителя Цанцкого воеводства, но тут явилось запоздавшее спасение. Пришло оттуда, откуда не ожидалось — от посланника Смерти Дрю из Дрона. Этот гость Цанца прибыл на два дня позже Чичеро — и тоже из Отшибины, но имел постоянный пропуск в подземную часть города и не нуждался в наземном жилье.
Дрю из Дрона возник на пути Лулу, Чичеро и Кэнэкты внезапно, будто вышел из фонтана, и Чичеро сразу узнал в нём своего коллегу. Этот рыцарь не кутался в чёрный посланничий плащ, а распахивал его, сияя дорогой карамцкой кольчугой. На подвижном лиловом лице мерцала тонкая улыбка. Поздоровавшись с виновницей торжества и госпожой Кэнэктой (которых он, судя по всему, знал ранее), Дрю попросил себя представить Чичеро столь уверенным тоном, что дочь Цилиндрона подчинилась, а затем, не дав ей опомниться, объявил:
— Я вынужден прервать вашу беседу, за что прошу принять искренние извинения. Ваше участие в работе симпозиума, посланник Чичеро, сейчас крайне необходимо — в свете тех последних новостей из Отшибины, которые мне предстоит поведать Управителю Цилиндрону.
Чичеро сердечно простился с дамами и отправился вслед за спасителем, надеясь, что не слишком явно выказывает свою бурную радость.
— Примите соболезнования, Чичеро, — вполголоса бросил через широкое плечо посланник Дрю (видимо, знал, чему соболезнует), — А впрочем, не удивлюсь, если вы на что-то решитесь: она очень недурна!
— Спасибо, я заметил, — издал Чичеро, принуждённый смешок, в котором ему самому послышались искусственные интонации госпожи Кэнэкты.
Они прошли в центральный круг симпозиума, объединивший более полусотни цанцких мудрецов: некрософов, некромантов, элементалистов, алхимиков, демагогов. Вёл беседу некромейстер Гны, двое-трое некромантов пожиже ему ассистировали, оппонировал бальзамировщик Фальк. Здесь же сидел и сам Умбриэль Цилиндрон: внимательно слушал, а заодно всем показывал, что набирается мудрости, нужной для управления воеводством.
Гны, по своему обыкновению, просил своих ассистентов цитировать любимого им Цилиндиана. В эти цитаты Управитель Цилиндрон вслушивался с особенным уважением, ведь с Цилиндианом они — земляки, а может даже, находятся в дальнем родстве.
Благоразумный Фальк с текстами Цилиндиана не спорил, он лишь цеплялся к выводам уважаемых некрософов, и, как истый эмпирик, ссылался на личный практический опыт бальзамирования. Всё чинно, никаких страстей, кругом лишь вечные вопросы. И нетленные истины — их воспитанники Цанцкой некрософской академии взволнованно возвещают мёртвыми голосами:
— Цилиндиан признаёт: «О том, чтобы продлить телесное существование человека, издавна задумывались мудрецы живой человеческой расы. Но не было у человека такой способности — двигаться после жизни. Её ему специально не дал создатель, не желая, чтобы его творение походило на творение предшественника. К раскрытию тайны этой способности человек мог бы прийти лишь своим собственным умом, но человеческому уму не хватало устойчивости. Если чей-то ум и подходил близко к решению этой загадки, то всё же, не завершив начатого, умирал, а, умирая, уничтожался»…
— Отсюда следует базовая ограниченность живого человеческого ума, отчасти преодолеваемая лишь в посмертии, — подытожил Гны.
