Вера Камша - Кесари и боги (сборник)

– Альфорка… По крайней мере, хотелось бы верить. – Карлос с сомнением глянул на загроможденную тропу. – Нам бы еще час, ну да сколько будет. На ту сторону, живо!

Свист дозорного застал их на дороге среди обрушенных валунов, и Хайме сам не понял, как уселся на ближайший камень… Волдырь, о котором он забыл, заявил о себе в полный голос, к нему немедленно присоединилась спина. Пить хотелось зверски. Вот бы забиться в тень или, того лучше, прыгнуть в ледяную воду, опуститься на дно и там лежать, раскинув руки. Сейчас Хайме не испугали бы никакие омуты, но зеленое озеро было далеко, дальше Реваля, Доньидо, Витте…

– Воды! – хрипло потребовал знакомый голос. – Сейчас сдохну, но проводника у «белолобых» больше нет!

– Ты, – живо откликнулся Карлос, – или Себастьян?

– Похоже, мы оба… Дьявол и все его мухи, дайте флягу!

– Это вино, сеньор. Вино с водой…

– Лишь бы мокрое!

Хайме усилием воли разлепил глаза и увидел Альфорку, льющего в рот что-то красное. Рядом утирал лицо Доблехо и тяжело поводили боками кони.

– «Белолобые» не ждали, – Маноло передал флягу другу, – вот и сплоховали. Остановились, кинулись палить по кустам. Можно было еще дюжину прикончить, а не троих, но ты велел…

– Погоня есть? – Карлос, оказывается, тоже сел, а вот де Гуальдо стоят. Прямо дубы какие-то, а не люди!

– Нет. Кажется…

– Они же не знают, кто мы, – вступился за хаммериан Себастьян, – нас могло быть и много.

– Если их начальник – осторожный человек, он может отказаться от своей затеи, – встрял сеньор Лихана. – Тайный рейд, перестав быть тайным, становится очень опасным.

– Осторожный хаммерианин… – хмыкнул Доблехо. – Скорей отважную лягушку найдешь. Но без проводника они пойдут медленней.

– Ты уверен, что снял кого надо? – Карлос попытался стереть с лица пыль, но лишь размазал, превратившись в сущего хитано.

– Один он там был, бесколпачный. – Альфорка все же гордился успехом. – В голове колонны шел, сволочь! Если это не проводник, я – Томас Хаммер собственной персоной!

– Если Хаммер болтал столько, сколько ты, я его пастве не завидую. – Де Ригаско тяжело поднялся на ноги. – С проводником ли, без ли, они пойдут дальше. И пока они идут, нужно свалить все подходящие камни… Маноло, к тебе это не относится, твое дело – стрелять.

– Не только, – замотал головой Альфорка, – а по бесноватым я подыхать буду, не промажу.

Отряд вернулся быстрей, чем можно было надеяться, и привез проводника, невысокого живчика, в отличие от испустившего дух родича болтливого, как маркитантка. Мату, презрительно поджимая губы, доложил, что этот Густаво пришел на место давно, но, услышав выстрелы, затаился. Вылез онсиец лишь на условный свист, после чего принялся причитать, ахать и шмыгать носом, чем и занимался всю дорогу.

– Не следовало мне слушать Хиронимо, добрые сеньоры, – ныл Густаво, – ох, не следовало. Недаром мне коза в болиголове снилась… Не к добру это, а уж в праздник грешить хуже некуда! А покойника я не повезу, что хотите делайте, не повезу! И пальцем его не трону, где убили, пусть там и лежит… Нет у него никого, зачем везти?

– Замолчи, болван! – Крапу заткнул болтуна мгновением раньше, чем это сделал бы сам Лабри. – Иначе сам здесь останешься. С падальщиками.

– Нет, сеньоры! – Глаза Густаво стали круглыми, как у рыбы. – Я вас доведу, куда скажете доведу, но Хиронимо пусть здесь лежит… Хозяева взяли, так тому и быть! И день нынче худой, вернуться бы вам, пока солнце не зашло.

– Глупости. – Некоторые двуногие и впрямь сквернее скотов! – Жером оставил тебе свою долю. Хочешь ее получить – повезешь свояка до конца гряды. Не хочешь – твое дело.

Объяснять, что будет с Густаво, если он захочет сбежать, Лабри не счел нужным. Полковник вообще не имел обыкновения угрожать, обычно его понимали и так, особенно трусы. Онсиец понял.

– Я отведу, – закивал он, – до самой до обители… И Хиронимо возьму. Только потом на меня не пеняйте, я все как есть сказал… Плохой день, сеньоры, очень плохой!

– Для еретиков, – уточнил Крапу, деловито проверяя пистолеты, – не для святого дела.

– Хватит болтовни, – велел Лабри не столько онсийцу, сколько разговорившемуся графу, – что в гарнизоне?

– Ничего не знают. – Густаво для вящей убедительности замотал головой. – Ну совсем ничего! Я как уезжал, старших офицеров заприметил. Всех. Как раз к Толстому Пепе заходили. И хитаны туда же шли. Раньше ночи не закончат, святой Густаво свидетель… А как выйдут, так до казарм едва доберутся. Праздник же!

Праздник, в который напиваются и пляшут с грязными тварями, лишь оскорбляет Его Пречистую Матерь! В праздник следует блюсти чистоту или творить благое дело, но не метать же бисер перед папистской свиньей, к тому же продажной.

– Начальник гарнизона тоже в таверне?

– Долговязый Гонсало? Этот у себя сидит, прости Господи, как сыч какой… Куда ему в таверну, он, говорят, только воду лакает и еще молоко. Правду женщины говорят, не мужчина, а уж какой-то, только уши не желтые!

– Тогда кто в нас стрелял?

– Охотники, больше некому. – Густаво задрал голову и тут же опустил, отчего-то вздрогнув. – Только не наши, не муэнские. Здешние в Альконью не полезут, а вот чужаки… Видать, гранды. Из тех, чьи жены к Пречистой на праздник напросились. Известно, жена к Господу, муж – к нечистому… Заскучали, видать, вот и решили ноги лошадям побить. Сейчас небось к Сургосу несутся. Говорю же, день поганый!

– Тебя не спрашивают. – Лабри внимательно посмотрел на Крапу. Граф помахивал своими перчатками, и полковник готов был поклясться, что это нарочно. Дескать, мне все ясно, оттого и скучно, но я потерплю. – Господин Крапу! – Лабри смотрел не на руки, а в глаза, но щеголь прекратил свою игру. – Сколько времени нужно, чтобы охотники предупредили власти? Дозорные уверены, что раньше никто к колонне не подбирался.

Крапу наклонил голову и свел брови. Он не тянул с ответом, не пытался догадаться, а в самом деле подсчитывал. В столице граф погубит и душу, и тело, но на войне из него еще будет толк.

– До Сургоса часа полтора, а то и два, – медленно произнес королевский любимчик, не предполагая, что его положение в отряде стремительно меняется, – пока паписты разберутся, что к чему, пока поднимут кавалерию… Допустим, этот уж молочный и догадается, куда мы идем, ну и что? Нас ему не опередить!

– Вы правы. – Лабри впился в глаза собеседника, и тот опять не отвел взгляд. – Соберите офицеров. Всех и побыстрее.

– Да, полковник!

Пожалуй, не так уж и плохо, что на свадьбе Луи не отпустил графа от себя и к де Кьюмону пошли другие. Всевышний мудр, все, что ни делается, делается к лучшему. Де Кьюмон, как бы он ни владел шпагой, рано или поздно отправится в ад, зато Крапу еще послужит Господу в этом мире, а онсийцы, собравшиеся на свой шабаш, не убегут. Просто не успеют. За стенами ли монастыря, вне ли их, кара еретиков настигнет, и смерть их послужит благому делу. Луи оторвется от своей девки, а маршал Танти… Маршал займется тайными врагами и шпионами. К концу войны в Лоассе папистов не останется, а значит, будет мир – долгий, надежный, достойный.