И Вербелина, несмотря на все свои, в общем-то, незаурядные старания, должна уяснить это. Какие у нее все-таки жесткие волосы.
Впрочем, отказываться вот так, с ходу, от запретного лакомства, которое предлагает ему его любовница… Нет, Эгин был мужчиной, в первую очередь мужчиной, а уж потом ― эрм-саванном Свода Равновесия. Умом он уже согласился на одно, совсем небольшое отступление от Уложений Жезла и Браслета. На одно, и очень небольшое. Но только умом.
И все же ласки Вербелины оставляли его тело равнодушным. С другой стороны, это лишь раззадоривало его подругу.
– Атен, Атен, ― шептала Вербелина, соблазнительно извиваясь, и ее губы, почуяв странную, беспричинную вседозволенность, гуляли по всему телу Эгина. ― Мне нравится твое имя, милый, ― улыбнулась она, вынырнув наконец из-под покрывала.
«И назвал меня Эгин», ― некстати, совсем некстати пронеслось в голове у Этана.
– Хм… Я рад… ― на более неуместную глупость Эгин не сподобился ни разу в жизни. Даже теряя девственность в веселом доме на окраине Пиннарина в возрасте шестнадцати лет, когда его первая женщина, будучи старше его вдвое, объясняла ему суть какого-то кулинарного рецепта, он не говорил ничего столь же глупого. Тогда ему, по крайней мере, хватало ума не поддакивать.
За окнами спальни госпожи Вербелины занимался рассвет. Чернота уступала место серости дня, который обещал быть пасмурным. Эгин бросил на свою подругу испытующий взгляд.
О да, она хороша. О да, она старательна. О да, она предлагает ему Обращение.
Но, увы, он не может воспользоваться ни первым, ни вторым, ни третьим.
– Ты не любишь меня больше? ― Вербелина ложится поверх него на мужской манер. Эгин чувствует неловкость.
– Я ― люблю. Но дело не в этом, ― отвечает Эгин, припечатывая уста своей подруги поцелуем.
– Я люблю ездить верхом, ― продолжает бесстыдная Вербелина.
Эгин улыбается. То, что было еще сослагательно возможным ночью, становится все более и более невозможным в промозглой серости утра.
– Это хорошо, это очень хорошо, ― говорит Эгин, оставляя намек без внимания, но и не отвергая его.
Может, все еще переменится? Становится все светлее и светлее. Он никогда не занимался с ней любовью днем. Она никогда не танцевала днем. Они вообще редко встречались днем. Все больше вечером. Эгин старательно ищет в себе силы полюбоваться совершенными формами своей подруги. Обнаженная красавица в серой дымке утра. На теле ни жиринки. Ни одного лишнего волоска. Гладкая, ухоженная кожа. Нет ни одной морщинки. Ни на шее, ни на лице. И волосы. Хуммер ее раздери! По-прежнему волосок к волоску. Даже гребни, шпильки и заколки с сапфировыми глазками на тех же местах! Как это им удается сохранять прическу в такой неприкосновенности даже после ночи любви?
Но Эгину лень думать об этом. Он уже почти чувствует, как стараниями Вербелины в его чреслах медленно, но неумолимо расцветает прихотливый тюльпан желания. Еще немного, и он согласится на все что угодно. На все, что предложит ему Вербелина. Еще немного, и ему будет наплевать на подозрения, которые мучали его все два месяца связи с Вербелиной. Еще немного, и он простит ей все ― и ее омерзительных огромных псов, и ее привратников, и соглядатаев, таких странных соглядатаев поместья «Сапфир и Изумруд».
Вот его губы уже шепчут: «Я люблю тебя, моя девочка», а взгляд становится грустным и ничуть не снисходительным. Вот уже его руки треплют ее кудри. Такие богатые, цвета воронова крыла кудри, уложенные в соблазнительную прическу дамы из высшего сословия. Она сделала ее ради него. Но она отстраняется. Зачем? Наверное, чтобы раззадорить его еще больше.
– Так, значит, грютская скачка? ― не то вопрошая, не то утверждая, шепчет Вербелина, и в ее шепоте больше страсти, чем в песне Птицы Любви.
Эгин кивает. Грютская скачка? Да хоть грабеж со взломом. Да хоть Крайнее Обращение. Теперь он согласен почти на что угодно.
Его рука обхватывает лебединую шею торжествующей Вербелины. Волосы пахнут горными травами. Чабрецом или арникой. Неважно. Ему нравится этот запах. Ему нравится то, что делает Вербелина. Почему они ни разу не решились на это раньше?
Но тут его указательный палец находит на затылке подруги небольшое уплотнение. Что-то вроде шрама. Осторожно, чтобы не возбудить подозрения, он проводит двумя пальцами вдоль шрама. Улыбка медленно сползает с его лица, обнажая маску растерянности и гадливости. Нет, это не шрам. Это нижний шов парика, милостивые гиазиры.
«Волосок к волоску!» ― стиснув зубы, произносит про себя Эгин.
– Что случилось, милый? ― испуганно спросила Вербелина, когда Эгин встал с ложа и решительно направился к своему платью, брошенному поверх богатого платья его подруги.
– Я что-то сделала не так? ― глаза Вербелины, чье обнаженное тело сливочно-бело на фоне голубого атласа постели, наполнились фальшивыми слезами.
– Атен, ты что же, вот так и бросишь меня? ― спросила Вербелина, а ее правая ручка воровато шмыгнула на затылок, как бы невзначай, как будто бы поправить гребень.
Эгин следит за ней искоса, поправляя пояс и ножны. Да, конечно. Он был слеп, глух и глуп. Непростительно для человека из Свода Равновесия. Наивен, даже слишком для чиновника Иноземного Дома.
Разумеется, его хотят подставить. Эта девочка носит черный парик. Сначала волосы выдергивают у трупа в мертвецкой, затем из него делают такой вот замечательный парик, какой сейчас на Вербелине. Кто занимается тем, что выдергивает волосы у трупов? Его коллеги из Свода Равновесия. Своду Равновесия нужно много разных качественных париков. Гораздо больше, чем всем модницам Пиннарина. По каковому случаю парики в Пиннарине вообще запрещены. Она носит черный парик. Это значит, что сама она отнюдь не черноволоса. Так значит, волосы Вербелины цвета меди. Или цвета спелой ржи. Забавно, очень забавно.
У нее любознательные и понятливые собачки. О да такие понятливые, что они даже расхаживают по ночам на двух ногах и подсматривают в дверные щели, с ночными колпаками на головах и масками на мордах. Она говорит с ними, а они ее понимают. Ему, Эгину, это кажется странным. А вот Норо оке Шину, его непосредственному начальнику, ― нет. «Разберемся, разберемся, ― сказал по этому поводу Норо оке Шин. ― Коллеги из Опоры Безгласых Тварей разберутся». Тогда Норо был весел и спокоен, это Эгин помнит. А почему Норо был спокоен? Да потому, что он прекрасно осведомлен о том, чем занимается Вербелина. Чем бы она тут ни занималась со своими псами, Норо об этом известно. Может быть, даже это услуга за услугу. Свод Равновесия делает услугу Вербелине, а Вербелина ― Своду Равновесия. Дескать, мы не трогаем твоих псов, а ты проверяешь наших людей на вшивость. И не только наших людей. Может быть, всех, кого скажут. А то куда же еще подевались двое мужей этой славной черноволосой госпожи. Один из них оставил ей вожделенное «исс», которым она украсила свое низкородное имя, и исчез. Другой ― оставил ей поместья, слуг и доход. А потом тоже исчез. А куда подевались любовники этой госпожи? Он, Эгин, вовсе не идиот, чтобы полагать, что он у нее первый. И почему у этой замечательной моложавой красотки нет детей? А если есть, то где же они?
