— Играть, — брякнул я.
— Кого?
Тут, признаюсь, мне стало смешно — и, наверное, я решил подразнить судьбу, отвечая:
— Короля, например.
Они вытянули шеи, рассматривая меня. Я повертелся так и эдак. Джун почесал в затылке.
— Ну, в Вас чувствуется… то есть, Вы явно не бродяга. Хотя осанку я бы подправил.
— И бороду для значительности, — вставил младший.
— Речь поставить… Королей у нас обычно играет Хьюго, Вы бы видели. Бывали на наших представлениях?
— Нет, к сожалению.
— Жаль, действительно. Думаю, роль… дворецкого, пожалуй, Вам доверить можно.
Они согласно затрясли головами, а я отсчитал из кошеля десять монет с собственным профилем и положил на стол.
— Налог заплатим, — мечтательно сказал молодой.
Я не стал напоминать, что еще пять минут назад они уверяли меня, что налог уже заплачен, да и вообще, желал, чтобы монеты с выдающей меня надменной головой в короне как можно скорее исчезли.
Мы уехали из столицы на следующий день, купив три крытых повозки, оплатив 'налог на профессию' и задолженность по аренде здания театра (как молодой собирался мне его продать, для меня так и осталось тайной) и двинулись на северо-восток, поднимая клубы пыли.
Актером я оказался плохоньким — поначалу. Нет, я умел врать, умел изображать различные эмоции (для королей это необходимо в первую очередь после умения распознавать ложь и сдерживать свои чувства), но жить в роли я не умел. Меня учили — как я думал сначала, из-за золота, но потом понял, что актерская братия, в общем то, равнодушна к звону монет. Управляющий их, естественно, по должности своей вел себя с точностью до наоборот, но у него должность такая, и без его скупердяйства и пронырливости труппа не просуществовала бы и недели. Так что каждому свое.
Я и сейчас помню наизусть многие монологи, и могу продекламировать их так, что у зрителя слезы на глаза навернутся, или он будет падать от смеха, не в силах держаться на ногах — в зависимости от пьесы, трагической или комической. И если жизнь — это школа, то театр — это школа жизни.
Рэд спросил как-то меня, почему я часто говорю, что он 'хорошо играет свою роль, отведенную ему судьбой', ведь если уж суждено быть кем-то, то быть им плохо не получится ни при каком раскладе. Ох уж мне эти фатальные во всем горцы… Я объяснил, что получится, еще как получится, и если актера, фальшивящего на сцене, всего-то закидают тухлыми помидорами (при самом неудачном раскладе, яйцами), то человека, не желающего играть роль себя самого в жизни, эта самая жизнь макнет головой в дерьмо, а то и вовсе, обидевшись, закончится. Разочаруется, как амбициозный автор пьесы, рассчитывающий на идеальное исполнение задуманных перипетий и характеров.
ВОСПОМИНАНИЯ.
КОЛЬЦО.
Когда я со скандалом ушел из королей (да, да, многие считают, что этот приговор пожизненный, так вот, я говорю — нет), и подался в актеры… то испытал настоящий шок. Жизнь обрушилась на меня, как снежная лавина, а я стоял, как идиот, голый (в метафорическом смысле) и ощущал, что меня просто сметает куда-то, несет, не жалея, ломая кости… А вот последнее — не метафора, откуда, думаете, у меня горб? От жизни.
Я катил в повозке по стране, вдыхал пыль дорог с другими ублюдками от искусства, и мне было хорошо. Мы пользовались популярностью у простого народа и не раз были пороты по приказу благородных господ. Я научился всему — глотать огненные шары и выпускать их из задницы, метать ножи, жонглировать кольцами и стоять на голове; я научился шутить. Это было самым трудным — ведь хорошая шутка всегда подразумевает самоиронию, а мне, бывшему королю, было трудно перестать считать себя значимым. Но я старался…
Ваше сиятельство, не угодно ли посмотреть пьесу о любви и измене, о предательстве и целомудрии? Декорации, костюмы, играешь в никуда, в рассеянность расфуфыренных зрителей, в их пустые, холодные глаза, в равнодушие… Играешь для себя, просто потому, что чувствуешь себя — Актером. Или выкладываешься перед крестьянами и купцами, ощущая на себе их взгляды, как тысячу иголок — играешь для них.
Мне пятьдесят восемь…
Меня знают от Севера до Юга, от Запада до Востока; и нет такой дороги, о которую я хоть бы раз не ударил пяткой. Раз в год мы проезжаем через замок весьма странного любителя театра, там мы обычно задерживаемся надолго — играем все, и старое и новое, нас вкусно кормят и поят. Герцог Уно, урожденный Лэгрид из герцогства Лэгрид; в бытность мою королем я слыхал о нем мельком, но никогда не видел. От его лена приезжал посыльный, исправно внося в казну налоги, не такие уж и большие, учитывая территорию, подвластную герцогу Уно. Как такой кусочек земли, сорок миль шириной и пятьдесят длиной, мог называться герцогством — ума не приложу, видимо, когда-то давно, его предок заслужил этот титул каким-нибудь героическим деянием. Спас королю жизнь раз двадцать, например.
Он эксцентричен, этот герцог, уже немолод, даже стар; и он обожает представления. Любые. Трагедии, фарсы, комедии положений и пасторали, он словно впитывает в себя эмоции, бурным потоком изрыгаемые нами со сцены, он влюблен в каждого актера или актрису. Чем еще объяснить его расположение?
Я играл тогда в героической пьесе под названием 'Рыцарь Бадаламенто и Святой Меч'. Героической эта пьеса называлась лишь условно, на самом деле это была острая сатира, и только здесь, у герцога, мы решились вынести ее на суд зрителей, пускай их было немного: сам хозяин замка, его челядь и прислуга. Произведение, кстати, написано вашим покорным слугой. О, как я издевался в нем над благородными! Я своим острым языком полосовал их на кусочки, на ленточки, разделывал под орех, повергал в прах и свергал с пьедестала… Уж я то знал о них поболе других, всю их мелочность и никчемность, алчность и пустозвонство. Все это обрамлялось легкими, как ремондское кружево, диалогами, разбавлялось забавными сценами совращения монахов и плясками. И я был великолепен.
После представления герцог вызвал меня на приватную беседу.
— Джок, вы сегодня превзошли сами себя, — ласково проворковал он и, взяв меня под руку, повел по длинному коридору, увешанному портретами его предков, — вы хорошо себя чувствуете? Такое напряжение… наверняка сказывается на вас, ведь возраст дает о себе знать, не правда ли?
Я молча согласился, кивая головой — рот мой был занят куском мяса, который я успел стянуть со стола до начала этой импровизированной беседы. Только вот к чему он ведет?
— Было бы невосполнимой утратой потерять столь прекрасного актера — и Автора, прошу прощения, как же без этого, — ведь вам уже… Сколько?
