Шумри бросился к Больду.
— Ничего, ничего, рана не глубокая, просто царапина, приговаривал он, разорвав рукав и стараясь рассмотреть в призрачном лунном свете узкий разрез, из которого струился темный ручеек крови.
— Рана не глубока, — пробормотал Больд, отводя его руки. — Но эта милая девушка обмакнула кинжал в яд. Должно быть, цветы уступили его ей… Не суетись, друг. Я рад, что последние капли моей жизни истрачены именно так…
Он откинулся головой на землю и прикрыл глаза. По его изможденному, болезненному лицу прошла судорога, после чего все черты словно разгладились и налились покоем.
— Живо оружие в одну кучу, иначе я убью ее! — повторил Конан. — Шумри, разрази тебя Кром! Не забывай про порошок! Немедиец отвел глаза от успокоившегося Больда и послушно вдохнул несколько раз порошок горной травки.
Веллия, слабо извиваясь в мощных руках киммерийца, прохрипела, обращаясь к своим возлюбленным, игрушкам и слугам: — Делайте… что он говорит…
Стражники и служанки нехотя стали бросать на землю свои стальные и бронзовые орудия. Двигались она как-то замедленно, словно в полусне. Шумри сообразил, что запах синих цветов яростный, ненавидящий, жгучий — делал свое дело. Не защищенные пронзительным ароматом серого порошка, слуги Веллии изо всех сил боролись со сном, но он одолевал их.
Спустя недолгое время на траве, рядом с тремя окровавленными трупами валялась дюжина тяжело дышавших, постанывающих под бременем кошмарных сновидений тел.
— Пока кончать, — пробормотал киммериец.
Он швырнул на землю извивающуюся и шепчущую сквозь зубы то ли проклятия, то ли заклинания Веллию, отрезал мечом несколько длинных прядей ее волос и крепко связал ими ее руки и ноги.
— Найди мне камень, да покрупнее, — велел он Шумри.
Немедиец, бессильно опустившийся на искрящуюся хрусталем дорожку, посмотрел на Конана, словно не слыша его или не понимая. — Ладно, я сам найду, — бросил варвар.
— Порошок — смотри, не забудь про порошок! Конан, в поисках камня, пошел вдоль ограды. Как только он отдалился настолько, что не мог их слышать, Веллия, перекатываясь по траве, помогая себе зубами, локтями и коленями, добралась до ног неподвижного Шумри.
— О, благородный Кельберг! — жарко зашептала она. Глаза ее, увлажненные слезами, блестели в свете луны еще пленительней, еще несказанней, чем днем. — Отпусти меня! Ведь ты совсем не такой, как этот грубый варвар, этот бездушный кусок плоти, чье назначение в жизни — лишь рушить, крушить и жечь!.. О, ты не такой! Душа твоя высока, сердце твое великодушно и чисто! А как ты чувствуешь музыку!.. О мой добрый Кельберг! Да, я отбирала у некоторых из моих гостей годы жизни, но у кого и зачем? Только у бездушных животных, подобных твоему спутнику, отбирала я их будущие годы, годы, которые иначе были бы наполнены лишь резней и обжорством, кровью и свистом мечей, воплями терзаемых женщин и слезами младенцев… О Кельберг! Во что же превращались эти отнятые у кровавых зверей годы? Разве ты не видел сам? В картины и гобелены в глубокие и проникновенные разговоры под ночным небом… Кельберг, Кельберг, послушай душу свою: она молит, она заклинает тебя спасти красоту! Кельберг, послушайся души своей!..
— Что она так пылко тебе обещает? — спросил подошедший с огромным камнем в руках киммериец. — Впрочем, понятно что.
Вечную молодость и вечную красоту, и в придачу кровавые пиршества время от времени. Соглашайся, Шумри! О чем тут раздумывать?..
Он наклонился и крепко привязал камень к ногам ведьмы.
Затем взвалил ее тело себе на плечо.
— Кельберг! — позвала она в последний раз, мелодично и жалобно.
Даже в таком положении, нагая, перекинутая через плечо варвара, со спутанными и обрезанными волосами, она была дивно прекрасна.
Шумри взглянул на нее и тут же отвел глаза.
— Ты бы лучше прогулялся, — посоветовал ему Конан.
Немедиец послушно поднялся и, опустив голову, медленно пошел прочь.
Подойдя к ограде, Конан перебросил через нее нежное женское тело. Взметнув в воздухе искристыми тонкими волосами, Веллия с глухим плеском погрузилась в черную воду рва. *** К рассвету Конан и Шумри похоронили своих погибших Больда и обоих слуг. Они зарыли их за пределами замка, на обочине тропы. Перед тем, как опустить в землю тело Больда, немедиец снял с него кольчугу. Она и впрямь оказалась на удивление легкой, словно была сплетена не из металла, но из затвердевших лунных лучей, чуть потемневших от времени.
— Кажется, я знаю, кто эта девушка и кто этот доблестный человек, назвавшийся нам Больдом, — сказал он Конану. — В Бельверусе его имя широко известно, да и ее тоже. Какая трагедия! Удивительная были бы из них пара!..
Киммериец взвесил в руках кольчугу, так же отдав должное ее легкости.
— Что ты собираешься с ней делать? — спросил он.
Носить сам?..
— Ну что ты! Отдам девушке… Мертвому телу она не нужна, ей же может пригодиться…
— Чтобы подарить следующему жениху? — спросил Конан без всякого, впрочем, желания кого-нибудь обидеть.
Шумри взглянул на него с укором и промолчал.
Когда они уже собрались уходить, немедиец вспомнил о спящих в саду стражниках и служанках. По его настоянию они вернулись обратно и перенесли бормочущие и постанывающие тела подальше от цветов, к самым воротам. Киммериец с большой неохотой занимался этим вздорным, на его взгляд, делом, но Шумри уверял, что если оставить их в саду, они могут никогда больше не проснуться.
Цветы снова пахли сладко и дурманяще, и лепестки их при прикосновении не ранили и не обжигали, но лишь щекотали и нежили.
— Быстро же эти лиловые твари простили нам свою госпожу, — хмыкнул Конан, когда последнее тело было перетащено в безопасное место и приятели присели, чтобы перевести дыхание. — Впрочем, ты все-таки не забывай пока про порошок.
— Я и не забываю, — отозвался Шумри, разворачивая тряпицу, в которой серели уже последние крупицы спасительного снадобья.
Внезапно киммериец поднял голову и насторожился. Ему послышалось что-то похожее на мелодичный женский смех, доносящийся из-за ограды замка. В два прыжка он подскочил к стене и посмотрел вниз. Громкий рев — рев досады и ярости чуть не разорвал его широкую грудную клетку.
Испуганный Шумри мгновенно очутился рядом. Внизу, на противоположной стороне рва сушила на солнце пушистые волосы нагая ведьма. В ответ на вопль киммерийца она подняла голову, и звонкий, победный, счастливый издевательский смех прозвенел, словно пение утренней птицы.
— Проклятье! Она выплыла! Ну почему я прежде не придушил ее — а ведь хотел! — ревел Конан. — Где мой лук?!..
