Захария покачивался, щурился и часто моргал, Николай зевал, а Лех Утопленник хмуро сказал:
– Все шутишь, Корнилов?
– Смотри на поднос, – ответил Павел, не отрываясь глядя в сторону возившейся у бочки Ревекки.
Три кружки с пивом медленно поднялись над подносом, чуть покачиваясь, пересекли зал – пиво плескалось на пол – и, сопровождаемые напряженным взглядом Павла, со стуком опустились на стол, прямо перед раскрывшим рот бородатым Лехом. Ревекка выронила поднос, Николай продолжал зевать, так, кажется, ничего и не заметив, а Захария Карпов тер глаза.
– Небесный Гром, – улыбаясь, сказал Павел.
Лех Утопленник резко поднялся, размашисто перекрестился, чуть не угодив себе в глаз, и прошипел, подавшись к Павлу:
– За такие штучки с моста надо вниз головой!
– Что-то не пойму… – пробормотал Захария.
– А чего понимать: с моста надо! – скривился Утопленник.
– Небесный Гром… Это от Небесного Грома, – растерянно попытался объяснить Павел, но Лех сверкнул на него глазами и потащил Захарию за другой стол, подальше от Павла. Длинный Николай растерянно крутил рыжеволосой головой.
Лех что-то говорил сидящим кружком лесорубам, поглядывая в сторону Павла, лесорубы хмуро кивали, уставившись на свою водку и иногда непонимающе вскидывая глаза то на Утопленника, то на Павла, бледная Ревекка все еще стояла над выпавшим из рук подносом, неслышно шевеля пухлыми красивыми губами, и Павел понял, что зря затеял демонстрацию чудес. Никто не собирался уверовать и следовать за ним, как за Иисусом.
Он незаметно покинул питейку и ушел домой, а наутро хмурый отец спросил, собираясь на пристань, правда ли то, что вчера говорил в питейке Лех Утопленник насчет летающих кружек? Павел осторожно ответил, что, действительно, Небесный Гром как-то странно повлиял на него, однако способность эта пропала так же внезапно, как и появилась, и еще вчера он вновь стал таким же, как все.
Этот разговор, конечно же, стал известен в питейке, но еще долго при виде Павла Лех тянулся к кресту под рубахой и что-то бурчал, а Ревекка после того случая с опасением поглядывала на пивные кружки и разносила их не на подносе, а в руках, крепко сжимая полными короткими пальчиками. Павел зарекся проделывать прилюдно подобные вещи и занимался этим только в лесу. Он солгал даже Посвященному на исповеди, а потом – Черному Стражу, хорошо запомнив реакцию угрюмого Леха Утопленника, когда-то возвращенного к жизни Колдуном.
А тяга к путешествиям не пропала у Павла и после Небесного Грома. В восемнадцать лет, несмотря на уговоры и слезы мамы, он поднялся по Иордану до Иорданских Людей, дрезиной добрался до Вифлеема, переплыл Байкал и углубился в Вифлеемский лес.
Он пересек лес за девять дней и вышел к пологим холмам. Все чаще на его пути попадались островки голой влажной земли со следами какого-то неизвестного зверя.
И на закате Павел увидел его – черный силуэт на фоне заходящего солнца: четыре мощные лапы, задранный к небу хвост с кисточкой на конце, приплюснутая морда с торчащими ушами и как продолжение морды – длинный прямой рог. Павел хотел подкрасться ближе, чтобы получше рассмотреть зверя, но тот качнул рогом, коротко фыркнул и бесшумно исчез за деревьями.
Да, здесь, на юге, не было ни дорог, ни городов. Никаких следов человеческого присутствия не ощущалось в этих краях. Видно, предки-основатели не дошли сюда, ограничив свои южные владения Вифлеемом на Байкале и Лондоном на Балатоне.
Ряды холмов катились к горизонту, как застывшие волны Иордана, и спины их были пестрыми от трав и цветов, а слева темнел еще один лес, а справа блестела под солнцем поверхность безымянного озера, и огромным куполом нависало над миром беззвучное небо… Павел задохнулся в этом тихом просторе, почувствовал себя пылинкой на необъятных пространствах, и вдруг с пронзительной горечью понял, что никогда-никогда не успеет пройти их до конца, потому что на это не хватит и двух человеческих жизней. Он остро ощутил, как мало людей живет здесь, в Лесной Стране, и как безлюдно там, за теми холмами, озерами и лесами…
Но почему, почему их так мало, почему никто не идет к ним из-за дальних холмов, почему Создатель сотворил только горстку предков-основателей и оставил безлюдным весь остальной мир?
Эти вопросы он задавал себе на обратном пути, задавал – но не мог найти ответа. Никто не подсказывал ответа, и молчал странный Создатель Мира, не давая никакого знака о себе. Только сотворенное им спокойное солнце мерно двигалось по наезженной небесной дороге, только звезды молча смотрели из ночи и кололи прищуренные глаза иголками холодных лучей…
Тем не менее, Павел не бросил своей затеи как можно больше узнать о Лесной Стране. Следующий год был неудачным – однажды ночью вдруг вспыхнул Западный храм, огонь перекинулся на жилой квартал и выгорела вся прибрежная часть города от пристани до обрыва Ванды. Подозревали, что это дело рук не угомонившихся поклонников Небесного Грома, пришедших из-за Тихого Болота, но виновных так и не нашли. А потом в сезон дождей снесло мост через Иордан и размыло ведущую в Эдем деревянную дорогу. По решению городского Совета Павел вместе с другими парнями без отдыха работал на лесоповале, потом плотничал в городе, ремонтировал дорогу, восстанавливал мост. Он еще больше вырос и окреп, раздался в плечах, и как-то на спор положил на лопатки даже Виктора Медведя из отцовской бригады. Но напрасно женщины, выходя из храма, смотрели на него особенным взглядом – ему тут же вспоминалось Геннисаретское озеро и та улыбка, какой, наверное, не будет уже ни у кого…
И только в июле, когда ему пошел двадцать первый год, Павел вновь направился в путь, на этот раз на восток, с твердым намерением пройти весь Броселиандский лес и нанести новые ориентиры на карту городского Совета. Постоянный собиратель трав Стефан Лунгул доходил до самых Холмов Одиноких Сосен и однажды потратил целые сутки на дальнейшее продвижение. Еще глубже в чащобу он не полез – побоялся медведей. А вот приходилось ли кому-нибудь бывать еще дальше – никто не знал.
Держась Лесного Ручья, Павел на восьмой день пути достиг Холмов Одиноких Сосен, перевалил через них и двинулся вдоль Гнилого Болота, постепенно сворачивая на юго-восток. Миновав поляны с высокой, в рост человека травой, он попал в такую глушь, где деревья совсем закрывали небо и приходилось чуть ли не на ощупь пробираться в полумраке, ломая и отталкивая взглядом наиболее плотно стоящие стволы. На одиннадцатый день он набрел на логово медведей и решил побороться с ними по-честному, пользуясь только пикой. Медведей было не меньше десятка, а Павел был один, и пика сломалась, наткнувшись на прочный лоб пятого медведя, и пришлось помахать ножом и обломком пики, сначала упираясь спиной в толстый ствол, а затем перебегая с места на место и уворачиваясь от страшных когтистых лап. Потом он все-таки раскидал медведей взглядом и покинул поле боя, и отдыхал на поваленном трухлявом стволе, ощущая приятную истому в мышцах.
