Намного более древнюю. Эти зеленые существа, а он по-прежнему не знал, как они называются, прежде были людьми. Как Брин, как сам Алун, как Дей.
Совершенно такими же, как Дей. Они, понял он с болью в сердце, были душами смертных возлюбленных царицы фей, после того как надоели ей и она отослала их прочь. Вот что стало с ними после неизвестно скольких лет. А он пришел сюда (в сказку, не зная, что он в нее попал), чтобы отпустить их на свободу с помощью серебра, под звездами.
Глаза его оставались сухими, рука, держащая короткий меч, не дрожала. Он дотронулся до острия. Это не меч воина, а тонкий, церемониальный меч. Это и есть церемония наряду со всем прочим.
Алун вздохнул. Нет смысла ждать, медлить. Его привели сюда для этого. Он шагнул вперед.
— Да будет для тебя свет, — произнес он. И вонзил клинок Вольгана в коленопреклоненное мерцающее создание, ниже того места, где когда-то давно находилась его ключица.
На этот раз он был готов услышать тот звук, который раздался, и поэтому не дрогнул и не отпрянул, когда прозвучал этот высокий, дикий крик освобождения, и более низкий звук, который вырвался у остальных собравшихся здесь. Ветра нет, вода совершенно неподвижна. Звезды отражались бы в ней.
То, что стояло перед ним на коленях, исчезло, клинок вошел в него слишком плавно, почти не встретив сопротивления. Алун понял. То была душа, а не смертное тело. Оно умерло давным-давно. Он пронзил мечом дым из очага и воспоминание.
Он повторял себе это, снова и снова, пока просил света (вымаливал) для каждого из них, одного за другим. Они подходили, опускались на колени, и он делал то, для чего они его сюда призвали. Он постепенно осознал, как он благодарен Брину за то, что тот все-таки остался, что он не один занимается этим в темноте, окутанный печалью, и слышит этот звук, полный боли и радости, который каждый из них издает.
Его рука каждый раз оставалась твердой, снова и снова. Это его долг перед ними, за то, что они его выбрали. Обмен в лесу призраков, думал он. Молот положили на землю в одном лесу, чтобы можно было достать из-под валуна меч в другом. Жизнь Торкела за жизни его и Ательберта и множество жизней других людей на том склоне холма сегодня.
Он не представлял себе, сколько времени прошло и прошло ли в действительности.
Он опустил взгляд на последнюю из стоящих на коленях душ, некогда взятую и отвергнутую царицей фей. Вознес за нее молитву, вонзил меч, и услышал крик, и увидел, как эта последняя душа сверкнула и исчезла из виду, как и остальные. Больше ничего зеленого и мерцающего на поляне не осталось. Итак, подумал Алун, это был последний обмен, завершение.
Он тоже был молод. Ему можно простить эту ошибку, как и все другие.
Он услышал музыку. Поднял глаза. У него за спиной Брин начал тихо молиться.
Свет пролился на воду, бледный, словно лунный. А затем этот свет (который не был лунным) обрел очертания, форму, и Алун увидел, во второй раз, фей, скользящих над поверхностью озера под звуки флейт, колокольчиков и неизвестных ему инструментов. Он увидел царицу (снова), которую несли на открытых носилках, очень высокую, стройную, одетую в нечто напоминающее шелк или в еще более тонкую ткань серебристого оттенка (как его меч). Феи, проходящие мимо.
Нет, не мимо. На этот раз — нет. Музыка смолкла. Он слышал, как у него за спиной Брин непрерывно читает молитву свету, первую, саму простую молитву. Пес молчал, стоял неподвижно. Алун посмотрел на царицу, потом заставил себя посмотреть на того, кто находился рядом с ней.
Там был Дей, как и прежде (для них, наверное, прошло так мало времени, подумал он). Он ехал на белой кобыле с ленточками в гриве, и царица держала его за руку.
Тишина над водой. Тихое бормотание Брина было единственным звуком на поляне. Алун смотрел на эту сверкающую компанию и на своего брата (на отнятую душу брата). Он не собирался этого делать, но опустился на колени в траву. Теперь его очередь преклонить колени. Они так далеко зашли в полумир; лишь милосердие поможет им выйти обратно, а феи никогда не славились милосердием в сказках.
Однако они заключали сделки со смертными, к которым благоволили, и могло наступить окончательное равновесие, хотя мы его могли и не ожидать и не знать, когда оно наступит.
Стоя на коленях и глядя на высокую, бледную, изящную царицу в серебристом свете над водой, он увидел, как она взмахнула длинной, тонкой рукой, и ту, что вышла вперед, послушная, покорная, и подошла к повелительнице. Безмолвие. Он осознал, что Брин замолчал.
Серьезная, неулыбающаяся, до боли прекрасная царица фей снова махнула рукой, дважды, глядя прямо на него, и Алун понял наконец, что возможно снисхождение, милосердие, даже благословение, перемешанное со всеми горестями (чаша, из которой мы пьем). Она вытянула одну руку, как преграду, перед маленькой стройной фигуркой той, которая вышла вперед. Той, которую он знал, с которой беседовал, с которой занимался любовью в лесу.
“Ты вернешься обратно в лес?”
“А ты будешь горевать, если я не вернусь?” — спросил он тогда.
Ее волосы у него на глазах меняли цвет, от золотистого к темно-лиловому, а в конце стали серебристыми, как у царицы. Он знал эти перемены, знал это о ней. Из-за преграждающей путь руки, из-за запрета она смотрела на него, затем отвернулась в сторону и взглянула на фигуру по другую сторону от царицы. Алун проследил за ее взглядом и теперь тоже заплакал.
Последнее равновесие. Царица фей отпустила руку брата. И той же рукой, жестом плавным, как падающая вода, предложила Дею пройти вперед, если он пожелает.
Если пожелает. Он все еще был окутан, как одеянием, своей фигурой смертного, он не стал зеленым и не деформировался, как остальные. Он был слишком новым, все еще ее фаворитом, ехал на белой кобыле рядом с ней, держал ее за руку под звуки их музыки над водой, в ночном лесу.
Если пожелает. Как можно все это оставить? Уйти от этого сияния? Алуну хотелось (очень хотелось) позвать брата, но слезы текли по его лицу, а горло перехватило от горя, поэтому он мог лишь смотреть, как его брат (душа его брата) повернулся и посмотрел на царицу рядом с ним на носилках. Он был слишком далеко, и Алун не видел выражения его лица: печаль, гнев, страх, тоска, недоумение? Освобождение? Давно говорят, что такова природа сингаэлей: посреди самого яркого, сверкающего веселья они носят в себе предчувствие грядущих печалей, конца, который их ждет. Это в их обычае, источник музыки в их голосах, и, вероятно, это позволяет им уйти от этого сияния в положенный срок, когда другие этого не могут. Если известно, что дары посланы не навечно, их больше ценят.
Дей дернул повод коня и двинулся вперед, один, через озеро. Алун услышал, как Брин у него за спиной опять начал читать молитву. Он на короткое мгновение (которое могло бы продолжаться целую жизнь, если бы его удалось четко удержать в памяти) перевел взгляд на фею, пришедшую к нему, его личный подарок, его сияющий мир, который придется покинуть, и увидел, как она подняла руку из-за плеча царицы. Последнее прощание.
