— Нет. Оно принадлежит генералу Шэнь Гао. Мой отец говорил это всем своим детям. — Шэнь Ли-Мэй помнит, как он говорил это ей, своей дочери, не один раз. Она не случайно это услышала.
Трое мужчин переглядываются. Самый высокий склоняет голову:
— Эта мысль бросает вызов и возлагает бремя на тех, кто руководствуется ею. Но, простите меня, она делает еще более ясным то, что путь каньлиньского воина не для вас. У нас разные склонности и характеры, но наш путь — искать осуществления и гармонии в этой общей сущности. Вам это известно.
Ли-Мэй хочется сражаться, но ей трудно.
— Мой брат не смог этого сделать?
— Как не смог найти гармонию в рядах армии, — отвечает тот, что справа. — По-видимому, вашему отцу удалось воспитать в своих детях независимость.
— Разве каньлиньские воины не могут быть независимыми?
— Конечно, могут! — это снова произнес невысокий старейшина, в центре. — Но только до определенных пределов и только после того, как они признают себя объединенными нашими одеждами и теми обязанностями, которые они накладывают.
Она чувствует себя юной и глупой. Возможно, они ожидали, что она знает такие вещи.
— Тогда почему вы мне помогаете?
Они кажутся удивленными. Тот, что в центре, — по-видимому, он лидер, — машет рукой.
— Ради вашего брата, конечно.
— Потому что он был здесь?
Трое улыбаются. Высокий слева говорит:
— Не поэтому. Нет. Конечно, не поэтому. Это из-за Куала Нора, моя госпожа.
И поэтому она задает вопрос, ведь она так и не узнала, что именно сделал Тай после того, как покинул дом и уехал на запад во время траура.
Они ей рассказывают, на далекой горе. Сообщают о конях и о покушениях на жизнь Тая. И что одно из них совершила женщина, замаскированная под каньлиньского воина. Собственно говоря, она училась здесь, пока не покинула монастырь, сохранив черные одежды и обманывая ими людей. Они глубоко сожалеют об этом, говорит самый высокий. Это их бремя.
Ли-Мэй нужно многое осознать.
У нее возникает ощущение, что тот мир, который она покинула, когда отбыла из Синаня на носилках и отправилась на север, к богю, возвращается к ней обратно в стремительном потоке слов и мыслей.
— Почему кто-то хочет его убить? — приходит первый вопрос.
Они качают головами и не отвечают. Предпочитают не отвечать.
— С ним все в порядке? — спрашивает она тогда.
— Он в Синане, как нам сказали. И его охраняют. Воины Каньлиня, как и должно быть. Кони теперь приобретут еще большее значение, а они принадлежат лично ему. Это хорошая гарантия, — говорит самый высокий. Ли-Мэй видит, что они уже не улыбаются.
Хорошая гарантия. Она качает головой.
Все это так странно. Достаточно, чтобы изменить твое понимание всего. Но, кажется, ее второй брат совершил нечто поразительное. И даже находясь так далеко от нее, он был с ней, защитил ее, в конце концов. Здесь, на горе Каменный Барабан, и до того, в степях, благодаря…
— А что с Мешагом? — вдруг спрашивает она. — С тем, кто привез меня? Ему разрешат остаться? Вы можете для него что-нибудь сделать? Вы понимаете, что с ним случилось?
На этот раз отвечает тот, что слева:
— Наше учение и наше понимание не простираются так далеко на север.
Она смотрит на него. Они были к ней исключительно добры. И все же ей не нравится, когда ей лгут. Они правы, конечно, у нее не каньлиньский характер. Это же старейшины, мудрые и почитаемые…
— Простите меня, — говорит она, — но это неправда, так ведь? Кто-то понял посланника-волка. Разве не поэтому три ваших человека отправились на встречу с нами у Стены?
У нее было несколько дней, чтобы об этом подумать.
— Катайцы не любят волков, — ответил тот, что сидел в центре. Тот, кто был здешним учителем Тая. Но это не ответ.
— Он связан с вожаком волков, правда? — говорит она. — Именно это с ним случилось? Его жизнь закончится, когда умрет волк? — Об этом она тоже успела подумать.
— Возможно, — отвечает старейшина справа. — Но с нашей стороны, и со стороны любого человека, было бы самонадеянностью считать, что мы это понимаем.
«Любого человека». Он имеет в виду ее. И снова она понимает, что старейшина прав. Как можно понять то, что произошло у того далекого северного озера?
— Вы не позволите ему остаться, — она произносит это не как вопрос.
— У него нет желания остаться, — поправляет ее тот, что посередине.
Ли-Мэй не видел Мешага — и волка — с того вечера, как они сюда приехали. Конечно, думает она, он бы с ней попрощался перед тем, как уехать. Хотя для такого убеждения у нее нет веских оснований.
Она говорит себе, что нельзя придавать этому большого значения. Мир пришел к тебе, и ты пыталась сделать его таким, каким тебе хотелось. Если ты разбилась о скалы, как море на расписном экране, который она видела во дворце, то — вместе со своей гордостью.
Но никому не позволено выбирать время своего рождения. Ее отец был прав, и старейшины правы. В этих учениях нет противоречия…
Она встает и кланяется.
— Куда вы отправите меня, господа?
У меньшего старейшины доброе лицо, решает она. Эту доброту скрывают шрамы, его лысая голова, суровость черных каньлиньских одежд. Тем не менее у него доброе лицо, и голос тоже.
Он объясняет, говоря от имени всех троих, что с ней произойдет. Ли-Мэй слушает, и на мгновение в ней вспыхивает страх, подобно первому язычку огня в костре, но она гасит его.
В конце концов, она — катайская принцесса и дочь своего отца. И теперь она ясно понимает, что желание провести жизнь на горе было погоней за ложной простотой, хоть ей не хотелось в этом признаваться.
Выйдя из павильона старейшин, Ли-Мэй идет искать Мешага и его волка.
Она не надеется найти их, если он сам этого не захочет, но все-таки уверена, что богю не уедет, не поговорив с ней.
Пока она спускается по извилистой тропе в конце дня, вдали от других людей, среди сосен, окруженная их ароматом, она вспоминает пещеру, где оставила отпечаток своей руки на теле царь-коня на стене — перед входом в последнюю пещеру, куда она побоялась войти.
А он, Мешаг, туда вошел…
Ли-Мэй смотрит, как садится солнце.
Поздно ночью, когда она лежит на узкой кровати, которую ей выделили в простой комнате, где нет ничего, кроме очага, одного маленького столика для умывального таза и комода для вещей, он приходит к ней.
Стук в дверь, раз, потом еще раз. Очень тихий, можно было подумать, что ей показалось.
— Подожди, — отвечает Ли-Мэй. Она не спала.
Она встает и накидывает свое серое платье, а потом идет к двери и открывает ее. Лунный свет в холодной, ясной ночи. Ли-Мэй босая. Тем не менее она выходит туда, где стоит он, недалеко от порога.
