И валун при этом крике сдвинулся с места, как раз настолько, чтобы открыть углубление, и свет факелов Алуна осветил нечто лежащее там, завернутое в ткань.
Брин выпрямился, снова вытер мокрое от пота лицо сначала одним рукавом, потом другим. Выругался, но тихо, без страсти. Алун стоял на месте и ждал. Сердце его все еще сильно билось. Брин опустился на колени, взял ткань и то, что лежало в ней. Встал и пронес этот предмет на вытянутых перед собой руках на расстояние нескольких шагов из-под деревьев, мимо ясеня, на поросшее травой открытое место у освещенного звездами озера.
Он громко вскрикнул и быстро поднял руку, предостерегая. Алун, идущий следом, посмотрел мимо него. Они были здесь. Ждали. Не феи. Зеленые, парящие фигуры, которые он видел в лесу призраков.
Они были здесь, и это из-за них он оказался здесь.
Он знал теперь, кто они такие, наконец-то, и что им от него нужно.
Его попросили. Его умоляли. Вмешаться. Смертного, который умел видеть полумир, который причащался водой озера, принадлежащего царице, и занимался любовью с феей. Они должны это знать. Когда он снова вошел в лес вместе с Торкелом, а затем с Ательбертом, они пришли за ним.
Сердце его сжималось, опутанное, несущее тяжесть, казалось, многих веков. Он не знал, какое участие принимала во всем этом девушка из Эсферта (не знал, что она побывала в лесу в ту самую ночь), но она послала ему картинки, которые они хотели ему показать. Она имела к этому доступ другого рода.
И привела его сюда во второй раз.
— Они не причинят нам вреда, — тихо сказал он Брину.
— Ты знаешь, кто они такие?
— Да, — ответил Алун. — Я знаю.
Брин больше ничего не спросил. То ли не хотел знать, то ли, что более вероятно, из учтивости оставил это Алуну.
Алун сказал:
— Если ты дашь мне меч, то, думаю, тебе следует взять Кафала и уйти. Тебе нет нужды оставаться вместе со мной.
— Нет, есть, — возразил Брин.
Невероятно гордый, всю жизнь. Один человек умер, взяв на себя его поединок сегодня вечером. Брин развернул ткань, которая столько лет окутывала этот предмет, и Алун, подойдя ближе с двумя факелами, увидел маленький, усыпанный драгоценными камнями меч Вольгана, который тот захватил во время налета на Кампьерес и носил как талисман до того дня, когда погиб в Льюэрте у моря.
Человек, убивший его, протянул меч Алуну. Алун отдал ему факел, взял меч, отдал Брину второй факел. Поднес клинок к глазам, чтобы посмотреть на него. Он сделан из серебра, меч Сигура Вольгансона. Не из железа. Он узнал об этом от девушки.
Со стороны зеленых фигур, собравшихся там, донесся какой-то звук. Их было двадцать или около того. Пронзительный звук, похожий на вой ветра в листве, только более высокий. Его охватила печаль. Привычное чувство для сингаэлей.
— Ты уверен, что хочешь остаться?
Брин кивнул.
— Тебе не стоит оставаться здесь одному.
Ему этого не хотелось. Это правда. Но все же.
— Я думаю… мне не дали разрешения это сделать. Я не надеюсь остаться в живых. Твоя жена сказала…
— Я знаю, что она сказала. Я тебя одного не оставлю. Мы будем свидетелями, Кафал и я.
Алун огляделся кругом. Одна из зеленых фигур придвинулась ближе. Они были почти человеческими, только как будто слегка искаженными временем и обстоятельствами. Теперь он знал, кто они такие. Кем они были прежде.
Брин отступил назад, к окружающим их деревьям, вместе с факелами. Пес молчал, хотя мог зарычать. Он рычал в лесу духов, вспомнил Алун. Что-то изменилось.
— Ты этого действительно хочешь? — спросил он. На этот раз не у человека. Брин теперь стоял у него за спиной. Он держал серебряный меч и обращался к зеленому созданию, которое приблизилось. Они находились на поляне у озера царицы фей, в ночь, когда не взойдут луны. В такие ночи бродят души, так говорится в древних легендах.
Никакого ответа, высказанного вслух ответа. Он представления не имел, могут ли они говорить на каком-то из языков, известных ему. Но фигура подплыла еще ближе (медленно, чтобы не напугать, не вызвать страх, так ему показалось) и опустилась на колени на темную траву перед ним.
Он услышал, как Брин, стоящий сзади, издал какой-то звук (начало молитвы), затем сдержался. Он только что осознал, подумал Алун, что должно произойти, хотя и не понял почему. Алун знал почему.
Он об этом не просил. Он только отправился из дома на север, однажды ясным утром, в конце весны, вместе с братом, и любимым кузеном, и с друзьями, чтобы угнать скот, как делали все юноши сингаэлей еще с тех времен, когда начинались все песни. Кажется, он въехал в другую, более древнюю историю.
Намного более древнюю. Эти зеленые существа, а он по-прежнему не знал, как они называются, прежде были людьми. Как Брин, как сам Алун, как Дей.
Совершенно такими же, как Дей. Они, понял он с болью в сердце, были душами смертных возлюбленных царицы фей, после того как надоели ей и она отослала их прочь. Вот что стало с ними после неизвестно скольких лет. А он пришел сюда (в сказку, не зная, что он в нее попал), чтобы отпустить их на свободу с помощью серебра, под звездами.
Глаза его оставались сухими, рука, держащая короткий меч, не дрожала. Он дотронулся до острия. Это не меч воина, а тонкий, церемониальный меч. Это и есть церемония наряду со всем прочим.
Алун вздохнул. Нет смысла ждать, медлить. Его привели сюда для этого. Он шагнул вперед.
— Да будет для тебя свет, — произнес он. И вонзил клинок Вольгана в коленопреклоненное мерцающее создание, ниже того места, где когда-то давно находилась его ключица.
На этот раз он был готов услышать тот звук, который раздался, и поэтому не дрогнул и не отпрянул, когда прозвучал этот высокий, дикий крик освобождения, и более низкий звук, который вырвался у остальных собравшихся здесь. Ветра нет, вода совершенно неподвижна. Звезды отражались бы в ней.
То, что стояло перед ним на коленях, исчезло, клинок вошел в него слишком плавно, почти не встретив сопротивления. Алун понял. То была душа, а не смертное тело. Оно умерло давным-давно. Он пронзил мечом дым из очага и воспоминание.
Он повторял себе это, снова и снова, пока просил света (вымаливал) для каждого из них, одного за другим. Они подходили, опускались на колени, и он делал то, для чего они его сюда призвали. Он постепенно осознал, как он благодарен Брину за то, что тот все-таки остался, что он не один занимается этим в темноте, окутанный печалью, и слышит этот звук, полный боли и радости, который каждый из них издает.
Его рука каждый раз оставалась твердой, снова и снова. Это его долг перед ними, за то, что они его выбрали. Обмен в лесу призраков, думал он. Молот положили на землю в одном лесу, чтобы можно было достать из-под валуна меч в другом. Жизнь Торкела за жизни его и Ательберта и множество жизней других людей на том склоне холма сегодня.
