Я понимал, что он прав – не рассудком, а скорее сердцем. Мы немного помолчали, потом Вурундшундба развернулся и зашагал к воротам замка. Не дойдя до них на какие-нибудь несколько шагов, он исчез, а я остался и некоторое время с тупым интересом рассматривал опустевший двор. Потом я стряхнул с себя оцепенение и вернулся в замок. Для начала я разбудил Хэхэльфа. Достал из-за пазухи несколько мешочков кумафэги – весомый остаток моего случайно нажитого состояния – и протянул ему. Он понял меня без слов. Забрал мешочки и встревоженно уставился на меня.
– Уже уходишь? Думаешь, тебе удастся привести его в чувство? – он кивком показал на храпящего Эбенгальфа.
– Как-нибудь, – отмахнулся я. – Мое время вышло, дружище. А значит, мне удастся привести его в чувство – чего бы это не стоило!
– Как это время вышло? – нахмурился он. – До конца года…
– Знаю, знаю, – нетерпеливо отмахнулся я. – Кстати, я только что узнал: никаких Гнезд химер нет, и никогда не было. Ты был прав, а я купился на эту сказку, как мальчишка… Впрочем, все к лучшему!
– Вот оно как, – Хэхэльф отчаянно зевнул, а потом улыбнулся: – Если тебя снова вызовет сюда какой-нибудь сбрендивший чародей, не забывай, что у тебя есть дом.
– Зачарованный дом, в котором остановилось время – навсегда, если я там когда-нибудь не объявлюсь… Замечательный домик с садом, в Сбо, по соседству с твоим, – кивнул я.
– Ну, не так уж по соседству, – серьезно возразил Хэхэльф. – Почти целый час топать!
– Через весь город, мимо порта, а потом по берегу, – тихо сказал я. – Но знаешь, дружище, когда отправляешься в другой мир, расстояние, которое можно преодолеть всего за один час ходьбы не представляется таким уж значительным!
– Твоя правда, – согласился он. – Будет здорово, если однажды я буду проходить мимо и увижу, что окна открыты, а в саду поют птицы…
Потом я принялся будить Эбенгальфа. Труднее всего оказалось его растолкать – на это я угрохал чуть ли не четверть часа. Зато потом дело пошло легче. Он внимательно выслушал мой рассказ о явлении Вурундшундбы, похмелился кружкой воды, в которую добавил щепотку хэхэльфовой отравы, с неописуемой скоростью умял здоровенный кусок окорока и решительно поднялся на ноги.
– На сегодня все! – сурово объявил он своим собутыльникам. – Вот отпущу демона – догуляем. Гаси свет, Нидольгаль!
Напоследок мне довелось полюбоваться на еще одно чудо: смертельно пьяный Нидольгаль Наоргаль извлек откуда-то из-под стола лук со стрелами, дрожащими руками натянул тетиву и выстрелил.
На кого бог пошлет – так, что ли? – ехидно подумал я. Но обошлось без жертв. Более того: стрела попала в самый кончик одной из свечей, да так точно, что погасила пламя. Наоргаль выпустил следующую стрелу, еще одна свеча погасла – я понял, что о случайном везении тут не может быть и речи!
– Меткий глаз! – с гордостью констатировал Эбенгальф. – Гасить свет в моей гостиной – его любимое занятие… второе по счету, после выпивки. Ладно, пошли, Маггот.
Мы долго поднимались по лестнице и наконец оказались в небольшой темной комнате под самой крышей. Она освещалась только красноватым пламенем гаснущего камина. Хозяин быстро подбросил в камин несколько поленьев, и пламя вспыхнуло с новой силой.
– Вершить чудеса лучше поближе к небу, – глубокомысленно сказал Эбенгальф. – Рандан Таонкрахт этого никогда не поймет, сколько не бей его лопатой по вздорной голове!.. Ты мне вот что скажи: когда он тебя призвал, ты куда сначала угодил? В камин?
– А как ты догадался? – удивился я.
– Так часто бывает. Вашего брата, демона, так и тянет поближе к Правильному огню, – туманно пояснил он. – Ты вот что, Маггот: становись поближе к камину, а когда я закончу читать заклинание и умолкну – прыгай в огонь. Не бойся, не обожжешься – не успеешь!
– Ладно, – кивнул я.
– Только не медли, – предупредил он. – А то придется всю эту тягомотину по новой заводить…
Эбенгальф не зря окрестил процесс сотворения величайшего из чудес тягомотиной. Он читал свое заклинание полчаса, не меньше. Впрочем, я не удивлюсь, если окажется, что он бормотал странные слова, наверняка не имевшие никакого значения, несколько суток кряду: время шло не так, как я привык – ритмично тикая, как секундомер – а совсем иначе: оно текло мне навстречу, и я почти ощущал прикосновение этого потока к своему телу: время огибало меня в точности, как речная вода огибает препятствие, встретившееся на ее пути. Потом что-то произошло, поток времени остановился, я внезапно понял, что голос Эбенгальфа умолк, и не раздумывая шагнул вперед – к этому моменту пламя в камине больше не казалось мне серьезным препятствием, кажется, я просто забыл, что огонь имеет свойство обжигать…
Я и не обжегся, разумеется! Просто шел вперед, пока не понял, что дальше идти невозможно: я уперся в стену, которая при ближайшем рассмотрении оказалась стеной моей собственной гостиной.
– Получилось! – сказал я вслух.
– Что у тебя получилось? – спросил из-за двери звонкий голос прекрасной леди, которая обещала мне долгую прогулку при луне и вот – не обманула! – Во что это ты одет, Макс? – весело спросила она, переступая порог.
– Да вот, наткнулся на какое-то смешное барахло в старом шкафу, – нашелся я. – Наверное, от прежних жильцов осталось. Мне нравится, но на улицу в таком не выйдешь, хотя… Кстати, я давно хотел узнать: а в Ехо бывают карнавалы?
Если верить коротеньким треугольным стрелкам старых часов в моей гостиной, получалось, что я уложился примерно в пару секунд – время моего отсутствия в этом прекрасном Мире стремилось к нулю. Возвращение домой так и не стало для меня потрясением: ни в тот замечательный вечер, ни позже, под утро, когда я добрался до своей спальни и остался наедине с собой, любимым, со всеми вытекающими последствиями. Я долго лежал в постели без сна, но не сходил с ума, как следовало бы ожидать, а с незнакомой мне доселе нежностью перебирал в памяти фрагменты своей одиссеи. Насколько я могу судить, у меня не возникло никаких проблем с памятью – по крайней мере, мои странствия по Хомане представляются мне вполне цельной картиной, без всяких там провалов в событийном ряду, которые не знаешь, чем заполнить.
Самое удивительное, что я долго не хотел – или не мог – говорить на эту тему с кем бы то ни было. У меня было смутное ощущение, что влюбленному в меня древнему ветру по имени Хугайда будет приятно, если его имя останется в моем сердце, но ни разу не сорвется с моих губ – разве что, во сне. Собственно говоря, можно сказать, что я храню молчание до сих пор, поскольку сам неоднократно убеждался, что слова, написанные на бумаге и слова, сказанные вслух – отнюдь не одно и то же…
