Теперь, когда дверь закрылась, он мучительно долгое мгновение ждал, пока до него не донесся разговор снаружи, потом шаги на скрипучей лестнице, и только тогда прошептал:
— Прости. Эта пощечина. Я…
Она даже не посмотрела на него, лежа рядом.
— Нет. Это был хороший ход. Он прочистил горло.
— Возможно, теперь можно запереть дверь, если это были… настоящие…
— Они были настоящие, — шепотом ответила она.
Казалось, теперь из нее вытекли все силы. Он чувствовал рядом с собой ее обнаженное тело, но в нем уже не осталось желания. Он испытывал глубокое сожаление и какое-то другое чувство, удивительно похожее на скорбь. Он встал и быстро натянул тунику. Подошел к двери и запер ее. Когда он обернулся, Аликсана сидела на постели, полностью закутанная в простыни.
Рустем поколебался, словно лодка, сорванная с якоря, потом прошел к очагу и сел возле него на скамейку. Он посмотрел на языки пламени, подбросил в него полено, пытаясь занять себя мелкими повседневными делами. Спросил, не глядя на нее:
— Когда ты выучила язык бассанидов?
— Я правильно все сказала? Он кивнул головой.
— Я бы не сумел так ругаться.
— Уверена, сумел бы. — В ее голосе не было никаких интонаций. — Кое-чему я научилась еще в молодости, в основном ругаться. Позже, когда приходилось принимать послов, выучила язык лучше. Мужчинам льстит, когда женщина обращается к ним на их родном языке.
— А… голос? — Словно у злобной старухи из портового притона.
— Я была актрисой, лекарь, помнишь? Это почти то же самое, что проститутка, как считают некоторые. Я убедительно сыграла?
На этот раз он все-таки посмотрел на нее. Она пустыми глазами уставилась на дверь, через которую вышел солдат.
Рустем молчал. Ему казалось, что ночь стала глубокой, как каменный колодец, и такой же темной. День выдался таким длинным, что и поверить невозможно. Он начался с того, что его пациент утром ушел, а сам он захотел посмотреть скачки на Ипподроме.
Для нее этот день начался по-другому.
Он пристально вгляделся в слишком неподвижную фигуру на постели. И покачал головой. Он был лекарем, ему уже доводилось видеть подобное. Он сказал:
— Госпожа, прости меня, но тебе необходимо поплакать. Ты должна позволить себе сделать это. Я говорю это как… врач.
Она даже не пошевелилась.
— Еще не время, — ответила она. — Я не могу.
— Можешь, — очень настойчиво возразил Рустем. — Человек, которого ты любила, мертв. Убит. Его нет. Ты можешь, госпожа.
В конце концов она повернулась и посмотрела на него. Свет очага осветил ее безупречно очерченные скулы, оттенил коротко остриженные волосы, осветил грязные пятна, но не достиг тьмы ее глаз. Рустема внезапно охватило желание — редкое для него, как дождь в пустыне, — подойти к постели и обнять ее. Он сдержался.
— Мы говорим, что, когда Анаита оплакивает своих детей, — прошептал он, — жалость приходит в мир, в царства света и тьмы.
— У меня нет детей. — Она так умна. Так тщательно себя охраняет.
— Ты — ее дитя, — ответил он.
— Я не позволю себя жалеть.
— Тогда позволь себе проявить скорбь, иначе я должен пожалеть женщину, которой это не дано.
Она снова покачала головой.
— Я — плохая пациентка, доктор. Прости меня. Я обязана хотя бы повиноваться тебе за то, что ты только что сделал. Но пока не могу. Еще… не время. Может быть, когда… сделаю все остальное.
— Куда ты пойдешь? — спросил он через секунду.
В ответ — быстрая, задумчивая улыбка, бессмысленная, рожденная просто привычкой вести остроумную беседу, из потерянного мира.
— Вот теперь ты меня обижаешь. Ты уже устал от меня в постели?
Он покачал головой. Посмотрел на нее и ничего не сказал. Потом медленно снова отвернулся к огню и занялся действиями, древними, как сам очаг, тем, что делают мужчины и женщины во все века, и даже сейчас, где-то в другой части мира. Он делал все очень неспешно.
И несколько секунд спустя услышал хрип, словно кто-то задыхался, потом хрип повторился. С большим усилием Рустем заставил себя смотреть в огонь, а не в сторону постели, где императрица Сарантия горевала в ночи, издавая такие безутешные рыдания, каких он никогда прежде не слышал.
Это продолжалось долго. Рустем не сводил глаз с огня, чтобы создать для нее хотя бы подобие уединения, как ранее они имитировали любовную игру. В конце концов, когда он подбрасывал в пламя еще одно полено, он услышал ее шепот:
— Почему так лучше, лекарь? Скажи мне, почему?
Он повернулся. Увидел при свете огня сверкающие на, ее лице слезы. И сказал:
— Госпожа, мы смертны. Дети тех богов или богинь, которым поклоняемся, но всего лишь смертные. Душа должна уметь сгибаться, чтобы выдержать.
Она смотрела в сторону, но не на какой-то определенный предмет в комнате.
— И даже Анаита плачет? Иначе царства не получат жалости?
Он кивнул, глубоко растроганный, не находя слов. Таких женщин он никогда прежде не встречал.
Она вытерла глаза тыльной стороной обеих рук, совсем по-детски. И снова посмотрела на него.
— Если ты прав, то сегодня ты меня спас дважды, не так ли?
Он ничего не смог придумать в ответ.
— Ты знаешь, какую награду они назначили? Он кивнул головой. Об этом кричали глашатаи на улицах начиная с вечера. Он добрался до лагеря Синих до захода солнца. Занимаясь ранеными, он слышал об этом.
— Тебе надо только открыть дверь и крикнуть, — заметила она.
Рустем посмотрел на нее, пытаясь найти слова. Погладил бороду.
— Возможно, я от тебя устал, но не до такой степени, — ответил он и увидел, что ее улыбка на этот раз все же коснулась очень ненадолго ее темных глаз.
Через секунду она сказала:
— Спасибо тебе за это. Ты больше того, о чем я имела право просить бога, лекарь.
Он покачал головой, снова смутившись. Ее голос чуть-чуть окреп.
— Но ты должен знать, что тебе придется что-нибудь рассказать об этом в Кабадхе. Тебе придется что-нибудь им дать.
Он уставился на нее.
— Что-нибудь дать?
— Доложить о каких-то результатах твоей поездки сюда, лекарь.
— Я не понимаю… Я приехал, чтобы получить…
— … медицинские знания запада перед прибытием ко двору. Я знаю. Гильдия лекарей представила отчет. Я его просмотрела. Но Ширван никогда не натягивает на лук одну тетиву, и ты не можешь быть исключением. Он должен был приказать тебе смотреть в оба. О тебе будут судить по тому, что ты видел. Если ты вернешься к его двору ни с чем, то дашь оружие в руки твоих врагов, а они у тебя уже там есть, лекарь. Ждут тебя. Не сложно прибыть ко двору и встретить там врагов, которые тебя заранее ненавидят.
