В своем почтительном письме, после традиционных слов амма ба’д, «далее», полководец уведомлял халифа о своем желании стать бессменным правителем Хорасана и оставить эту должность за своими сыновьями и их потомками. В благодарность за такую милость он соглашался ежегодно присылать в столицу дань в два миллиона дирхам.
Таким образом Мубарак аль-Валид извещал столицу о том, что Хорасан отделился от халифата и стал независимой областью под его, Мубарака, управлением.
— …Уведите дурака, — резко прозвучало из-за алого занавеса. — Он виновен лишь в собственной глупости, а не в предательстве.
Переглянувшись, ибн Хальдун и Тарик кивнули. Со стороны каменного перехода, ведущего из зала Совета в соседний двор, загремел замок — стражники отпирали дверь, в которую заталкивали тех, кого предстояло допросить под решеткой. Постанывая и не переставая благодарить, Шамс ибн Дауд, гремя цепями и громко сопя, поплелся к ждущим его вооруженным гулямам.
— В тюрьму, — мягко приказал ибн Хальдун, обернувшись к стоявшему у серых высоких ступенек человеку в кафтане из сизо-голубиного иноземного шелка.
Тот кивнул и отправился исполнять приказание. Мимо ступенек тут же побежал Фахр, но стоявшие во дворе гулямы почтительно остановили его, препроводив в тень у стены — там в просторной клетке сидел хомяк. Юный халиф принялся кормить мохнатого бело-рыжего питомца.
— Почтеннейшие, — тихо и внятно сказал аль-Фадль ибн Сахль, — я скажу то, что не решается высказать каждый из нас. У нас нет выхода. Ибо у нас нет армии, способной сразиться с Мубараком аль-Валидом и его десятью тысячами гвардейцев. Осада Фаленсийа обескровила и южан, и левых гвардейцев.
Вазир ведомства войска кивнул — он бы добавил, что в казне не было денег и на то, чтобы снарядить и отправить в поход даже те полки, что еще оставались верными престолу.
— Лучше два миллиона ежегодной ренты, чем ничего, — развел руками главный вазир.
Все одобрительно закивали.
Все — кроме Тарика.
Нерегиль застыл на подушке — с очень прямой спиной, словно проглотил собственный длинный меч. Наконец, он сморгнул и — почему-то с усилием, словно человеческая речь давалась ему с трудом, — выговорил:
— Это… невозможно.
Все быстро обернулись в его сторону. Треск веера Айши тоже смолк.
— Объяснись, о Тарик, — усмехнулся аль-Фадль.
— Мы… не можем отдать Хорасан.
— Что ты предлагаешь, о нерегиль? — грустно вопросил вазир дивана войска. — У нас нет ни средств, ни воинов. С кем ты собираешься подавлять мятеж? Увы, «Когтей Ястреба» тебе не хватит для такого предприятия — даже если мы сумеем наскрести денег на этот поход, что мне лично представляется крайне сомнительным.
— Мы не можем отдать Хорасан, — настойчиво повторил самийа и оглядел всех широко открытыми глазами. — Мы не можем этого сделать. Это невозможно.
— Тарег, объяснись, — жестко сказала, как в ладоши хлопнула, мать халифа.
— У меня есть войско, которое разобьет Мубарака аль-Валида, — быстро ответил нерегиль.
— Нет! — вдруг вскрикнула женщина из-за алого шелка.
— А что мне еще остается? — громко ответил Тарик, сжимая кулаки. — Что мне еще остается?
— Нет! Нет! Это… это… это немыслимо!
— Я — не — отдам — Хорасан!!!
Самийа вскочил на ноги и стал спускаться вниз по ступенькам. Золотое шитье его длинной белой мубаттана загорелось на солнце.
— Ну-ка вернись! — прикрикнула из-за занавески великая госпожа, и нерегиль застыл на нижней ступени.
Обхватив себя за локти — словно бы он замерз под раскаленным полуденным солнцем — Тарик поднялся обратно на возвышение под куполом.
— Скажи это всем, Тарег, — мрачно приказала Айша и затрещала веером.
Ошалело наблюдавшие эту перепалку вазиры отвели глаза от занавеса и уставились на золотую фигуру в тени рядом с ними. Нерегиль стоял, заложив ладони за шелковый пояс, и слегка наклонив голову.
— У меня есть войско, которого хватит для подавления мятежа — и хватит с избытком, — сухо проговорил самийа.
— Что же это за войско? — мягко поинтересовался аль-Фадль ибн Сахль.
— Это джунгары, — спокойно ответил нерегиль.
И обвел взглядом собрание.
У аль-Фадля выпал из рук веер. Глава казначейства, почтеннейший Рафи ибн Макан, побледнел и медленно поднес руку к сердцу. Даже Исхак ибн Хальдун переменился в лице и затеребил край белой чалмы — но тут же овладел собой, полез в рукав за орехами и стал быстро-быстро закидывать их в рот и жевать.
— Это немыслимо, — наконец, пришел в себя главный вазир. — Это безумие! Да ты безумен, нерегиль! Ты что же, предлагаешь призвать на землю верующих их худших врагов?
— Да, а что?
— Прекрати! — Айша, звеня ожерельями и браслетами, вскочила за занавеской.
— А что такого? — усмехнулся Тарик. — Они верны мне, их много, и они беспрекословно подчиняются приказам — чего еще может желать полководец?
— Такой, как ты, — ничего, — тихим страшным голосом сказал аль-Фадль. — К счастью, у нас есть на тебя управа. И ты подчинишься нашему решению, самийа.
— Нет, — спокойно ответил Тарик.
— Прекрати! — на этот раз Айша, судя по звону, топнула ногой.
— Нет, — повернул он голову в ее сторону.
— Госпожа?.. — аль-Фадль тоже посмотрел в сторону занавеса.
— Я не понимаю, чего ты хочешь, — звенящим от ярости голосом проговорила женщина за красным шелком. — Ты хочешь, чтобы мой сын царствовал над трупами и развалинами?
— Я предпочту видеть Хорасан выжженным и обезлюдевшим — но под властью халифа, — прозвучал в ответ нечеловечески спокойный голос.
— Только через мой труп, выродок! — рявкнул аль-Фадль и уткнул в Тарика веер.
И увидел ослепительную, выжигающую глаза вспышку.
— Нее-еет-еет!!!.. Тарег, нет! Нет!!! Нее-ееет!
Вазир не успел услышать пронзительных криков Айши — окутанный волнами призрачного, гасящего дневное сияние света, он медленно-медленно падал навзничь.
Над ним колебалась черная — чернее солнца в затмении, — обведенная узкими, как стрелы, ярко-белыми лучами, фигура, — без глаз, из которых бил все тот же страшный свет, с изнаночно-черной маской лица, — и с расходящимися веером свечений крыльями за спиной, в которых терялись распахнутые руки. В нездешнем жаре искажались линии и силуэты, колонны словно оплавлялись в остекленевшем воздухе, и из яростного пламени доносился страшный крик:
— Никогда! Слышите! Никогда! Не отдам! Ни пяди земли! Клянусь! Именем! Всевышнего!..
Дзынь, дзынь — начали лопаться стеклянные стаканчики-колбочки для чая, люди закрывали от жгучего неминуемого света лица, кругом свистело и гудело.
