же старалась держать с родителями дистанцию, чтобы не стать тем ядом, который разрушит их.
Потому что, когда Иде было больно, она становилась невыносимым человеком.
Триш дёрнула Серёжу за руку и заговорщицким тоном сказала:
— А у меня в рюкзаке хомяк, — и похлопала себя по рюкзаку за спиной.
— И как его зовут?
— Хомяк.
Серёжа вопросительно посмотрел на Иду. Та пожала плечами, и он, усмехнувшись, сказал:
— Всё гениальное всегда просто!
И Триш просияла, согласно кивая.
— Я ещё хочу собаку. Назову её Пёс. Потом мы заведём кота, и я назову его Кот. А затем попугая…
— По кличке «Попугай»? — продолжил логический ряд Серёжа.
И Триш посмотрела на мужчину с какой-то покровительственной солидарностью, мол, сечёшь фишку, Селёдка. А Ида постаралась не ржать, потому что не хотела рассказывать ребёнку, что «Попугай» — это кличка её отца.
Псих с Триш ударились кулачками в жесте полной солидарности, и Ида, как всегда, подивилась тому, насколько хорошо Серёжа ладит с детьми. Забавная, конечно, штука: Серж никогда не возился с детьми и не сказать, чтобы любил их сильно, но они липли к нему, как мухи на мёд. Иде было слишком легко представить Психчинского в роли отца большого семейства, а себя она до сих пор с трудом называла матерью. Да и дети Иду на дух не переносили, как и она их.
Единственный ребёнок, которого она действительно любила — это Триш. Чувства Ида никогда не проявляла великими признаниями в любви, она не была нежной и ласковой, никогда не сюсюкалась. Её любовь проявлялась в поступках, в умении заткнуть мнимую гордость куда подальше, если от этого дорогой человек будет счастлив.
И, смотря на широченную улыбку Триш, которая доставала клетку с хомяком, чтобы показать Серёже, Ида ловила себя на мысли, что ей совершенно всё равно, как её называют люди. «Меркантильная тварь», «содержанка», различные синонимы к слову «проститутка»… Как мать Попугая её только не кликала, а Ида каждый раз внушала себе, что её гордость неважна — Триш получит от этой жизни всё, на что имеет право от рождения.
Оттого-то у Иды и не сложились отношения с Феодорой, потому что они обе были матерями, которые безмерно любят своих детей. Мать Попугая почему-то винила во всех неудачах своего мальчика не его безвольность и глупость, а Иду, которая общалась с ним в то время. И ненависть к Иде автоматически переходила на Триш. Вот только Морина не собиралась терпеть скотского отношения к собственному ребёнку.
Псих усадил Триш на заднее сиденье и пристегнул. А Ида заняла пассажирское, с тоской поглядывая на руль. Она иногда вспоминала машину, которую ей подарили родители. Ветеринары, к сожалению, много не зарабатывают, и отец долго копил деньги, чтобы купить дочери машину. Как же — она же у него была балериной. Не девочка, а звёздочка! Вот только сам при этом ездил на старой и разбитой тарантайке.
Иду до сих временами от воспоминаний об этом корёжило не хуже, чем от того подарка, который она разбила спустя месяц после покупки.
Тяжёлые мысли то и дело норовили вцепиться в неё, и последнее время Ида поддавалась им всё чаще и чаще, так что она ухватилась за Серёжу и разговор с ним, как за спасательный трос, чтобы не свалиться вновь.
— Ну что, Селёдка, колись, почему ты такой красивый сегодня? — спросила она, когда Серж сел в машину. — Неужели для нас старался?
Псих сначала нахмурился, затем окинул себя придирчивым взглядом, кивнул каким-то своим мыслям, а затем скупо ответил:
— Нет. Я всегда хорошо выгляжу.
Ида сразу почуяла подвох и начала издалека.
— Где был?
— Бегал, — ответил Псих в духе старой шутки про футболку, которая сухая и совсем не пахнет.
— С Сашей? — тут же выдала Ида.
— С Олегом, — ответил Сергей.
— С каким таким Олегом? — не поняла Морина.
— Ой, очень интересный человек. А фамилия у него, знаешь, какая?
— Ну-ка расскажи.
— Нетвоегоумаделов, — единым словом выдал Псих, выруливая с парковки, и Ида рассмеялась.
— Намёк понят, — кивнула женщина. — Не буду лезть не в своё дело.
А про себя добавила «пока что».
Ехали они по ночному, мигающему сотней огоньков, городу, который Ида знала с детства. По главной площади она гуляла с друзьями. На улочках старого центра фотографировалась, подрабатывая моделью у одного из знакомых. И Ида была благодарна Серёже за его тактичность, ведь он свернул с главной дороги и поехал к дому её родителей окольными путями, а не мимо театра, так сказать, напрямую.
Но не заметить того, насколько Серёжка был счастливым, Ида не могла. Друг то и дело улыбался каким-то своим мыслям и создавал впечатление окончательно поехавшего кукушкой. Она же время от времени пыталась втянуть его в разговор, но тот из разу в раз соскальзывал на Сашу, и Серёжа злился: ему совершенно не нравилось, как Ида его подстёбывает.
И Серёжа постоянно отвлекался от дороги, чтобы гневно зыркнуть на пассажирку. Ида во всю развлекалась, рассказывая Триш, кто такая тётя Саша, потому-то и не сразу заметила бравых ГАИ-шников на повороте, которые взмахом своей черно-белой палочки попросили Серёжу остановиться.
Пока Серж доставал права и СТС из-под козырька, Ида с Триш заговорщицки переглянулись, и дочь кивнула, мол, всё будет в лучшем виде. У них была разработана целая стратегия против гайцов. Пересекались с правоохранительными органами они редко: таксистов обычно не останавливали, но, даже если такое и случалось, то, проверив документы, отпускали.
Но однажды случилось нечто, после чего и была разработана Стратегия. Гайцы остановили такси, на котором Ида возвращалась с дочерью из больницы, и у водителя оказалось что-то не то с документами. Так что их продержали в приоре под жутким ливнем почти час, пока ГАИ-шники разбирались с документами, уведя их водителя в свою машину, а Ида тем временем, злая на весь мир, звонила на горячую линию и требовала, чтобы за ними прислали новое такси и выплатили моральную компенсацию. Такси прислать отказывались, потому что, видите ли, час пик, и добираться до них будут долго. Так бы всё и продолжалось, если бы Триш вдруг не начала плакать и проситься в туалет.
Тогда Ида, уже окончательно рассвирепев, пошла ругаться с правоохранительными органами и требовать, чтобы их в конце концов отвезли домой, иначе машину обоссыт
