Внезапный порыв ветра налетел, завихрился в углу, хлестнул по глазам немытыми волосами. Пламя всколыхнулось и исчезло. Она не двигалась, продрогшая, уставившись на лампу сперва в недомогании растерянности, а затем неверяще покрывшись потом. Её лицо обмякло от ужаса, когда вытекающие из этого последствия наощупь выстроились в её шумящей голове.
Нет огня. Нет курева. Нет пути назад.
Она распрямилась, сделала шаг навстречу перилам и изо всех сил запустила лампой в город. Наклонила голову набок, делая глубочайший из всех вдохов, обхватила перила, качнулась вперёд и заорала во всю ширь своих лёгких. Криком выпуская наружу ненависть к лампе, что падала вниз, к ветру что задул её, к городу, что раскинулся под ней, к долине за его пределами, к целому миру и к каждому в нём.
Вдали, разгневанное солнце начало выползать из-за гор, окрашивая кровью небеса вокруг темнеющих склонов.
Коска стоял перед зеркалом наводя лоск в последний раз, поправляя чудесный кружевной воротник, поворачивая все пять перстней так, чтобы драгоценные камни торчали точно наружу, укладывая каждый волосок бороды, так как ему нравилось. Чтобы полностью подготовиться у него ушёл час и ещё половина — по расчётам Дружелюбного. Двенадцать проходов бритвой по точильной ленте. Тридцать одно сбривающее щетину движение. Одна крошечная царапка под скулой. Тринадцать щипков пинцета удаляя волосы из носа. Сорок пять пуговиц застёгнуто. Четыре пары коклюшек. Восемнадцать затянутых ремешков и закреплённых пряжек.
— И-и, всё готово. Мастер Дружелюбный, я хочу назначить тебя на должность первого бригадного сержанта.
— Я ничего не знаю о войне. — Ничего кроме того, что она безумие, и полностью вышибает его изо всех рамок.
— Тебе и не надо ничего знать. Твоей обязанностью будет держаться ко мне вплотную, хранить зловещее молчание, поддерживать меня и при необходимости следовать моим приказам, а прежде всего присматривать за нашими спинами. Мир полон коварства, друг мой! Плюс некоторые задания по случаю, и порой — подсчитывать суммы выданных и полученных денег, переписывать численный состав, оружие и всякие мелочи в нашем распоряжении…
Всё буквально совпадало с тем, что Дружелюбный делал для Саджаама. В Безопасности и снаружи. — Это я умею.
— Лучше любого ныне живущего, не сомневаюсь! Не приступишь ли начав с застёгивания для меня этой пряжки? Проклятые оружейники. Клянусь они его туда засунули только чтобы меня взбесить. — Он ткнул большим пальцем в боковой ремешок позолоченной кирасы, вытянувшись, втянув живот и не дыша, пока Дружелюбный его затягивал. — Спасибо, друг незыблемый, ты глыба! Якорь! Стержень вкруг чего в безумии вращаюсь я. Что бы я без тебя делал?
Дружелюбный не понял вопроса. — То же самое.
— Нет, нет. Не то же. Хотя мы знакомы не долго, я ощущаю… взаимопонимание меж нами. Связь. Мы так похожи, ты и я!
Дружелюбного порой пугало каждое слово, которое ему приходилось произносить, каждый новый человек и каждое новое место. Лишь благодаря счёту всех и вся он, цепляясь когтями, доползал из утра до ночи. Коска, прямая противоположность, без усилий плыл сквозь жизнь как листик на ветру. Его манера говорить, улыбаться, смеяться и порождать то же самое у других, казалась Дружелюбному таким же несомненным волшебством, как и зрелище образовавшейся из ниоткуда гурчанки Ишри. — Мы не похожи вообще никак.
— Ты совершенно верно уловил мою мысль! Мы полная противоположность, как земля и воздух, но у нас обоих… чего-то нет… того, что даровано другим. Какой-то детали механизма, который делает человека пригодным для общества. При этом у нас с тобой не хватает разных зубцов на валу. Настолько разных, что вместе мы можем составить, говоря между нами, неплохую личность.
— Единое целое из двух половинок.
— И даже выдающееся целое! Я никогда не был надёжным товарищем — нет, нет, не пытайся отрицать. — Дружелюбный не пытался. — Но ты, мой друг, постоянен, ясномыслящ, прям. Твоей… честности хватит… чтобы и я стал более честным.
— Я провёл в тюрьме большую часть жизни.
— Не сомневаюсь что среди особо опасных стирийских заключённых честность в ходу куда более чем у всех судей на континенте. — Коска шлёпнул Дружелюбного по плечу. — Честных людей так мало что их часто принимают за преступников, бунтовщиков, безумцев. Да в чём же заключались твои преступления, кроме как в отличии ото всех?
— Вначале разбой, и я отсидел семь лет. Когда меня снова поймали на мне было сорок две статьи, в том числе четырнадцать убийств.
Коска вскинул бровь. — Но был ли ты в самом деле виновен?
— Да.
Тот на мгновение нахмурился, затем отмахнулся. — Никто не совершенен. Давай оставим прошлое позади. — Он в последний раз щёлчком поправил перо и нахлобучил на голову шляпу под несуразно щёгольским углом. — Как я выгляжу?
Чёрные сапоги по колено с острыми мысами и приделанными золотыми шпорами в виде бычьих голов. Кираса воронёной стали с золотым узором. Чёрные бархатные рукава со вставками из жёлтого шёлка, манжеты сипанийского кружева свисали с запястий. Меч с пышным позолоченым плетением и кинжал ему под стать, на нелепо низкой перевязи. Огроменная шляпа, чьё жёлтое перо грозило цепляться за потолок. — Как чокнувшийся на военной одежде сутенёр.
Коска разверзся лучезарной ухмылкой. — В точности такого вида я и добивался! Итак, за дело, сержант Дружелюбный! — Он выступил вперёд, откинул полог шатра и вышел под яркое солнце.
Дружелюбный держался вплотную к нему. Теперь это его работа.
* * *
В тот миг когда он ступил на большой бочонок грянули аплодисменты. Он приказал присутствовать на его выступлении каждому командиру Тысячи Мечей, и конечно все они здесь; хлопают, ухают, подбадривают и свистят в полную меру своих способностей. Впереди капитаны, дальше за ними сгрудились лейтенанты, в тылу роились прапорщики. В большинстве воинских соединений здесь должны находиться самые лучшие и выдающиеся, самые молодые и высокородные, самые отважные и возвышенные. Но это — бригада наёмников, и они — всё с точностью до наоборот. Самые старослужащие, самые погрязшие в пороке, самые коварные перебежчики, самые опытные мародёры и самые быстрые удиральщики. Люди с наименьшим числом иллюзий и с наибольшим — предательств за душой. Другими словами как раз те, на кого опирался сам Коска. Сезария, Виктус и Эндике стали в ряд подле бочонка, все трое тихонько хлопали — крупнейшие и отвратительнейшие подлецы из всех.
— Нет, нет! Нет, нет! Вы, ребята, оказываете мне слишком большую честь! Своим восторгом и вниманием вы меня застесняли! — И он взмахами усмирил низкопоклонство, низведя его до выжидательной тишины. Скопление порезанных, угреватых, загорелых и нездоровых лиц, изготовившись, обратилось к нему. Алчно, как бандитская шайка. Ею они и были.
