На этот раз тоже не стала противоречить, но ухитрилась поссорить их в процессе обсуждения моего приданого. Вернее, граф хотел оное с Оттона получить, а отец желал взять с графа выкуп за невесту. Я прислала им на переговоры вина покрепче, памятуя, что отец в пьяном виде чрезвычайно зол и драчлив. В результате граф был выброшен из дверей головой вперед и влетел прямо в навозную кучу около конюшен. После такого афронта о том, чтобы породниться, речь уже не шла.
Труднее всего мне дался третий жених. Барон Грюнсен был не стар и очень богат, но смотреть на него без содрогания мог только очень храбрый человек.
Чтобы войти в дверь, ему надо было пригнуться, волосы на голове напоминали воронье гнездо, свитое из ржавой проволоки, красное широкое лицо пересекал шрам, начинавшийся под волосами и уходивший куда-то на шею: в бою (по другой версии в пьяной драке) кто-то разрубил ему лицо пополам. К этому можно было добавить вытекший глаз, который он не считал нужным прикрыть повязкой и сломанный в нескольких местах нос.
Уверена, к любой внешности можно притерпеться, если за ней скрывается нормальный человек. Но барон и по характеру был чудовищем. Он убивал провинившихся слуг ударом кулака и считал это милой шуткой. Знаю, потому что присутствовала при его разговоре на эту тему с моим отцом. Они оба радостно ржали, а меня дрожь охватывала. Глядишь, он на жену так же разгневается и поминай как звали. Об остальных прелестях его нрава и ума я говорить не стану, слишком страшно и противно.
Закончилось все тем, что он решил меня изнасиловать. Просто так. Чего, мол, ждать свадьбы, если мне все равно этого не избежать. Спасло меня только чудо, а еще несколько обстоятельств.
Во-первых, барон был в стельку пьян. Вообще вино в то время в замке лилось рекой, так что удивляться нечему. Во-вторых, он выбрал для этого дела очень неудачные место и время: я как раз выходила из винного погреба с очередными бутылками для отца в корзине, а в огромном холле, где располагался вход в подвалы, не было ни души. Присутствие этого дикого быка разогнало всех, мне лично пришлось идти за вином.
Барон навалился на меня всем телом, так, что я уронила корзину, хорошо, на пол, а не в зев погреба, и стал одной рукой рвать корсаж, а другой задирать юбки, дыша мне в лицо перегаром и пьяно бурча что-то вроде: "Не ерепенься, дура, все равно же поженимся". Я пыталась отбиваться, но куда там! По сравнению с ним я была как котенок по сравнению с быком. Наконец, когда он разорвал на мне платье и облапал грудь так, что на ней остались синяки, скотина перешла к более решительным действиям и попыталась коленом раздвинуть мои бедра. Для этого он одну ногу оторвал от пола… Всего на мгновение, но мне этого хватило.
Вернее, мне повезло. Уже изнемогшая и готовая сдаться, я как раз попыталась в последний раз его оттолкнуть. Трезвому я бы ничего не сделала, но у пьяного координация движений оставляет желать и чувство равновесия тоже нарушено. В общем, он упал. Если бы все произошло на ровном месте, он бы поднялся и тут бы мне не сдобровать, но мы стояли на самой верхней ступени лестницы, ведущей в погреб. Погреба у нас глубокие и ступеньки крутые. Я рванулась наружу, боясь упасть, а его, естественно, повело в противоположную сторону. Барон рухнул с высоты в два человеческих роста на каменные ступени и сломал себе шею.
Увидев, что он не шевелится, я совершила единственно правильный поступок: взяла свою корзину и пошла переодеваться. Постаралась, чтобы меня никто не заметил, привела себя в порядок и отнесла вино в отцовские покои. К счастью, ни одна бутылка не разбилась. Отец спросил меня, не видела ли я барона. Нет, он мне не попадался.
Часа через два его нашла служанка. Увидела открытую дверь в погреб, решила ее закрыть, но предварительно сунула туда нос и узрела труп. Орала так, что слышно было не только в замке, но и в его окрестностях.
Дознание пришло к выводу, что барон в пьяном виде решил заглянуть в погреб, оступился и упал с лестницы. Моего в этом участия приехавший из города следователь не углядел, чему я очень обрадовалась. Длинные рукава и закрытый ворот скрыли следы баронских рук. Я всегда скромно одевалась, поэтому никто не обратил на это внимания. И вообще, никому в голову не пришло связывать герцогскую дочь со случившимся. Упал пьяница в погреб, туда ему и дорога. Его наследники, думается, были только рады.
Никакие угрызения совести меня по этому поводу не мучили и не мучают: барон получил то, что заслужил, я была лишь орудием в руках судьбы.
После этого случая отец перестал меня сватать, увидев знамение в смерти последнего жениха. Я этому от души радовалась, потому что после недавних событий мужчины вызывали у меня отвращение и страх.
Тот год ознаменовался еще одним событием: на каникулы из своей элитной школы приехал Эгмонт. Это случилось через пару месяцев после гибели барона Грюнсена. Пожалуй, я впервые обрадовалась, увидев брата. Он появился как утренняя звезда на небосклоне и оттянул все внимание на себя. Меня оставили в покое.
Ему было уже пятнадцать, он сильно вытянулся и стал выше меня ростом, хотя я отнюдь не малявка. Тонкий, стройный, с красивым как у девушки лицом фарфоровой белизны (юношеские прыщи обошли его стороной), Эгги начал свое пребывание в отчем доме с того, что объявил меня толстой уродиной, судьба которой остаться старой девой и трудиться на благо семьи в качестве экономки. Отец его поддержал: ему не хотелось возиться со счетами и книгами, а я это делала очень тщательно, никогда не допуская ошибок. Вдвоем они решили мою участь: экономка.
Затем Эгмонт стал раскрывать перед отцом свои радужные перспективы. Планы были те же: выгодная женитьба, но на этот раз жениться должен был мой брат. Меня в матримониальном плане сочли непригодной: за мной нужно было дать приданое, чтобы скрасить мое уродство. Брат же, напротив, мог рассчитывать на самую выгодную партию. Он так красив, так хорош, что на него клюнет любая дура с титулом и деньгами. Надо только подождать три годика, до его восемнадцатилетия, а затем он сорвет главный приз в брачной лотерее. Император просто обязан выгодно женить наследника Кирвалиса.
Я ничего не имела против. Наоборот, надеялась, что, когда придурок женится, я смогу забрать маленькое состояние, которое было завещано мне бабкой по матери, и устрою свою жизнь где-нибудь подальше от родни. Одиночества я не боялась, скорее мечтала о нем. Ни от кого не зависеть, никому не подчиняться, ни перед кем не отвечать — вот тот идеал, к которому я стремилась и стремлюсь до сих пор.
Но жизнь повернулась совсем не так, как всем хотелось. В последний день пребывания Эгмонта дома он умудрился поссориться с отцом и так его разозлил, что с Оттоном случился удар. Наш отец упал посреди главной залы и уже не смог подняться. Отнялась вся правая половина тела, пропала речь, он мог только мычать.
Не знаю, присутствовал ли Эгмонт при том, как это произошло, или успел убежать раньше, поэтому не стану его обвинять в том, что он не помог пострадавшему, но отец оставался без чьей-либо помощи в течение нескольких часов. Слуги боялись, когда господин в гневе и старались в это время на глаза ему не соваться, а все в замке слышали, как он орал. Потом, правда, перестал, но ещё пару часов к нему никто не решался войти. А он лежал в луже собственной мочи и жалобно мычал от беспомощности.
Когда я его нашла в таком положении, карета, увозившая Эгги в школу, была уже далеко. Пришлось искать и звать слуг: отцова камердинера, дворецкого и садовника. Втроем они с большим трудом перетащили его в спальню, раздели, обмыли и уложили в кровать. Больше всего я боялась, что отец умрет, но боги были ко мне милостивы: через месяц восстановилась речь, а через полгода он смог встать с постели.
Но прежним уже больше никогда не был.
За время болезни герцог Оттон усох, поседел и в свои шестьдесят превратился в дряхлого старичка. Ходил он теперь медленно и с трудом, плохо видел и слышал, еще хуже соображал. Зато мерзкий характер никуда не делся. Доктор запретил ему пить, что очень меня обрадовало. Но Оттон и без алкоголя не отличался спокойным нравом, несмотря на свою слабость, он гонял слуг, орал на них, капризничал и вредничал всегда, когда мог.
