— Всё так, мой король, — де Ногаре «сокрушённо» закачал головой. — Тамплиеры упиваются своей безнаказанностью. Мы ничего не можем с ними сделать.
— Ещё бы: как их достать на чёртовом Кипре, если у меня под боком английский король, фламандцы, полдюжины герцогов и полсотни баронов только и ждут того, что я как-нибудь ослаблю свою хватку и займусь этими проклятыми храмовниками?! До меня уже не раз доходили слухи об их замыслах, поверьте: они готовят что-то ужасное, но ни я, ни мои доверенные люди не знают деталей, — король вернулся от окна к своему столу и постучал указательным пальцем по лежащей на нём книге Пьера дю Буа:
— Мой королевский прокурор в своих трактатах мечтает о том времени, когда французские короли смогут построить большой дом европейских народов, с единым хозяином во главе. Боюсь, что пока существуют храмовники — все его идеи так и останутся лишь идеями. Тамплиеры подобны дьявольскому змею, чей яд точит возводимый мной величественный фундамент единой Франции. Они удобны всем — торговцам-евреям и ломбардцам, баронам и графам, королям и герцогам! Они всем сужают деньги и искусно накидывают паутину своих командорств на все христианские земли! Вот скажите мне: как убить змею, если она лежит глубоко под камнями, так глубоко, что никакой палкой её не достать?!
— Мой король! — де Ногаре поспешил воспользоваться паузой в монологе короля. — Но теперь змея выползла из своего логова!
Король недоуменно вскинул брови:
— Что ты имеешь в виду, Гийом?
— Великий магистр тамплиеров покинул Кипр. Вместе со всей своей казной и в сопровождении сильного военного отряда он сегодня прибудет в Тампль!
— Да?! И я узнаю это только сейчас?!
— Мой король! Я сам узнал это только сегодня ночью и потратил её на проверку полученных сведений. Они оказались верны.
Лицо короля превратилось в застывшую ледяную маску:
— Так значит: змея покинула своё убежище?.. — смело… и очень глупо…
— Они, мой король, свято верят в свою неприкасаемость и силу покровительства Папы.
— Но нынешний Папа далеко не Бонифаций VIII. Климент V слаб и сейчас пляшет под мою дудку!
— Да, Ваше Величество, и мы должны воспользоваться этим обстоятельством и решить вопрос с храмовниками. Только сделать это нужно будет осторожно. Время теперь будет на нашей стороне — мы всё тщательно спланируем и ударим в тот момент, когда всё будет готово.
Некоторое время Филипп Красивый молчал. Он вообще, за исключением редких часов, был молчалив, обычно предпочитая сначала выслушивать мнение своих советников и лишь потом, всё взвесив, выносить своё решение, очевидность которого и без этого всем уже была ясна и понятна. Недаром же, конечно за глаза, епископ Бернар Сессе говорил о нём, не иначе как: «Это — не человек и не зверь. Это — статуя».
Де Ногаре и Мариньи конечно слышали это выражение и, в принципе, были с ним согласны, но, хорошо памятуя о той холодной решительности, которую проявлял Филипп в борьбе со своим врагами, сейчас благоразумно молчали, ожидая его «собственного» решения.
Впрочем, они были уверены в успехе задуманного, и всё, что они хотели сказать, они уже сказали. Королю оставалось лишь поставить точку в уже составленном ими плане, и он её поставил:
— Я желаю взглянуть на то, как Жак де Моле появится в Париже. Я хочу увидеть всё своими собственными глазами!
— Мы уже отдали все нужные распоряжения, Ваше Величество. Мы, в составе небольшого кортежа, выедем отдельно от вашего двора и со стороны тайно пронаблюдаем: и за самим Великим магистром, и за тем, каков величины обоз он привезёт в свой Тампль.
— Что ж, хорошо, тогда — в дорогу!
— Только, мой король, — де Ногаре указал на вызолоченный королевскими лилиями камзол монарха, — вы слишком величественно выглядите, вас нельзя будет не заметить. Не соблаговолите ли вы надеть чёрный плащ — не стоит привлекать внимание простолюдинов, да и самим тамплиерам лучше не знать о вашем к ним интересе: всему должно прийти своё время…
Глава 4
Дорога, из Авиньона в Париж, где-то в одном дне пути от столицы, Île-de-France, королевство Франция, 23 октября 1307 года от Рождества Христова.
День понемногу начинал клониться к вечеру, но высокое безоблачное небо было ещё светлым, а холодный осенний воздух — кристально чистым и по-деревенски свежим.
Сидеть в трясущейся на ухабах повозке и чувствовать всем своим телом, как её колесо в очередной раз наезжает и упирается в лежащий на дороге камень — то ещё удовольствие, особенно когда ты разменял уже пятый десяток совсем непростых лет своей жизни. Так зачем же мучить свои бока и спину, когда твои ноги привыкли мерить землю своими шагами, а голова полна важных мыслей, которые надо передать ученику, готовому с жадностью впитывать каждое слово своего мудрого наставника?..
— В наши дни католичество переживает не лучшие свои времена. Это страшно: люди отступают от веры! Прошло всего тринадцать веков, как Спаситель, искупив наши грехи и вселив в нас надежду на Царствие Небесное, воскрес и вознёсся к своему Отцу, а единая апостольская церковь — эта драгоценнейшая корона человечества — уже успела разбиться на две большие части и жалкие осколки ереси! С ересью всё ясно — Дьявол не дремлет, и к его мерзким проискам мы всегда должны быть готовы…
При упоминании имени «нечистого», оба монаха осенили себя крестным знамением, после чего говоривший — пожилой монах — продолжил:
— Но вот две большие части — два самых крупных осколка… — что с ними?.. Одна из этих частей — западная — исповедует нашу, истинную католическую веру и ведёт свою паству к спасению в Господе нашем, Иисусе Христе. Другая же её часть — восточная — попала под влияние ортодоксов, чей уклад неверен и полон греха. Ортодоксы непреклонны в своём заблуждении, и потому конец их церкви предрешён, я думаю, что он уже близок. Ортодоксы слабы и со временем Византийская империя падёт перед ударами восточных народов, точно так же, как совсем недавно пали перед их неисчислимыми ордами и доблестные франкские крестоносцы, оставив поклоняющимся Аллаху сарацинам все земли благословенного Леванта…
— Подожди, брат Жерар, — папский легат оперся на подставленную руку Жерара Монпара́ и остановился перевести дух. Он заметно устал — всё же возраст и отданные беззаветному служению трибуналу годы уже брали своё, и как раньше, он уже не мог проходить за день по пять или шесть лье, стремясь к вечеру или ночи текущего дня войти в новый, с трепетом ждущий его город или бург, — подожди. Я уже давно не так молод, как ты, так что давай мы с тобой немного передохнём, ведь сегодня нам ещё идти и идти…
— Как скажете, монсеньор, но позвольте: мы с вами должны сойти с дороги, чтобы никого не задерживать — до Парижа ещё целых полдня пути, даст Бог, если мы прибудем в его окрестности только вечером…
Повозки странствующего Sanctum officium — трибунала Святой инквизиции — медленно, с раздающимся на добрую сотню шагов скрипом, катили вперёд свои большие деревянные колёса. Чтобы не мешать их равномерному неторопливому движению, двое облаченных в черные плащи и белые сутаны монахов Ордена братьев-проповедников, остановившихся на краю дороги, отступили на покрытую пылью и поросшую пожухлой осенней травой обочину.
Отстать от обоза они не боялись — он был длинным и за то время, что он полностью прошёл бы мимо них, они спокойно успевали передохнуть, сделать несколько глотков из висевших на их поясах дорожных фляг и двинуться дальше.
Ноги гудели от долгой ходьбы, но позволить себе сесть в одну из повозок ни один, ни другой из монахов, позволить себе не могли.
Первый не мог это сделать в силу данного им обета — перед каждым заседанием трибунала, он максимально истязал своё тело, не давая ему отдыха, удобства и даже сна. Почему он так поступал? Ответ на этот вопрос для него самого был очевиден: через страдания своего тела, он пытался ужесточить свою душу и не дать живущей внутри него христианской добродетели найти повода для снисхождения служащим Дьяволу еретикам. Это срабатывало раньше и, как он вполне обоснованно рассчитывал — должно было сработать и сейчас.
