— Ты шествуешь на них, точно мор? Как неумолимый рок?
— Да.
— Но тебе-то с этого что за радость? — Она встряла обеими ногами в луже.
— Однажды, — Эдвил почесал нос, — человеческое больше не будет терзать меня и я смогу, подобно тебе творящей, соединиться с огнём извечным и изначальным. Но это я должен заслужить. Преданно и беспристрастно следуя его воле. Поняла?
— Поняла. — Люси завернулась в плащ и размашисто зашагала дальше. Обогнула его, удивлённого, и устремилась к башням домов, сереющим за плотной завесой мороси впереди. Решение зрело внутри её доброго сердца, но к осуществлению ещё надо было подготовить дух. Эд покорно последовал за ней, таща обе сумы — её и его.
В Эйрингдале, захолустном более, чем можно было ожидать, они отыскали мало-мальски приличный гостевой дом. Люси заняла шаткую кровать, Эдвил — линялую боннаконью шкуру перед очагом. Он опять внимал танцу пламени, а Люси делала вид, что они чужие друг другу.
— Ты, — глухо позвал её Эд, — сейчас так холодна. Холоднее, чем за все дни, пока мы вместе. Плюнь ты на этих людей. Земля родит ещё и получше. Но не гасни изнутри. На это смотреть невыносимо.
— Я делю кров с чудовищем, — упрямо отозвалась Люси.
— Я не чудовище, а такой же пленник плоти, как и ты. — Эд потянулся рукой в тёмный от копоти очаг, и огонь, вняв его жесту, протянул из-за решётки лепесток, как если бы хотел совершить пожатие. — И если ты думаешь, что страдание мне неведомо, ты ошибаешься.
«Сколь не испытывай к нему ненависти, — думала Люси, созерцая Феникса, — а всё же он красив. Нет другого такого же во всём мире. Нет такой бестии. — Её сердце по-подлому забилось сильнее. — Неужели, я настолько теперь не принадлежу себе?»
— Только ты можешь меня вызволить, — вдруг сказал Эд. — Освободить, насовсем. Ты одна.
— Что?
— Твоя любовь не даст тебе угаснуть. Но если бы ты сочинила про меня, Элли, — он повернулся и посмотрел на неё, — если бы ты написала оду Фениксу, полную любви, я бы смог стать чистым пламенем!
— И спалить весь мир дотла?! Нет, благодарю покорно! — Люси вскочила с кровати, едва её не разломав.
— Да ничего с твоим миром не станется! Пришедшее из огня от огня не сгинет!
— Как же, готова поверить!
— Вы в этом все! В вас много проповеди и мало веры!
— И ты её укрепляешь, не так ли? В то, что огонь — зло!
Каминное пламя взвилось гневным облаком, сердясь. Эдвил скомкал пальцы в кулаки.
— Замолчи! Ты хочешь, чтобы он приказал мне прикончить тебя за святотатство?!
— И что мне будет от этого, если, как ты говоришь, от огня нет угрозы? Он зло! Зло, зло, зло! — Люси в исступлении трясла волосами. — И ты — зло! И я — потому, что я с тобой! Вот тебе ода! Наслаждайся, Феникс!
— Ты горячишься! Одумайся!
— Не будет тебе стихов!
Люси, в полнейшем раздрае метнулась к блокноту со стихами, лежавшему нераспакованным в сумке, и швырнула его в очаг.
— Вот тебе пища! Очисти меня от скверны!
— Глупая! Я не могу второй раз отобрать у него добычу!
Огонь ответил снопом искр. Эд заломил руки в отчаянии. Но лютое пламя очага, пламя, по велению Феникса сжиравшее города, словно булки с противня, замедлило пляску. Разомкнулось над брошенной в него стопкой бумаги и отступило кольцом. Люси замерла в оторопи. Эд с величайшей бережностью достал стихи, и огонь на дровах затанцевал в прежней резвости. Люси смахнула с лица крошки пепла.
— Он… Не взял мои стихи?
— Они неопалимы. — Эд, понимающе улыбаясь, отдал Люси блокнот. Встал вблизи, смазал копоть и слезинку со смуглой щёки. Поймал танцующим страстью пламенем своих зрачков её, недоверчивое и злое, сомкнул пальцы на девичьем подбородке, притянул к себе и поцеловал.
— Они в твоём сердце, — прошептал затем. — А сердце у тебя из золота. Разве ты не знала, что золото не подвержено огню и власти Фениксов?
16. О пророчествах на площади
Люси приняла решение. Наблюдая за любовными танцами василисков в прояснившемся с утра небе, она набралась стойкости для протеста. Эдвил вывел их с Иветтой из Эйрингдаля до рассвета, и к часу Рыб голод дал о себе знать. Люси всякий раз дивились этой своей особенности. Как бы скверно на душе ей не было, на аппетите это никак не сказывалось. По счастливой случайности дорога в Авен вела через рощу акаций, где в тени их взросли немаленькие баранцы. Овечьи тушки высились над сорной травой на тонких ножках — срезай да свежуй — и Люси дома пару раз под руководством матери проделывала это. Эдвил же поступил по-своему.
Залп огня — и тушка подпалена, наполовину дожарена, правда, с требухой, но что поделать, не королевская кухня, а поход. Люси не хотелось его благодарить, но стоило. Присев на поваленное ветром дерево, она подкармливала Иви кусочками баранины и косилась на обнявшего угловатые колени Эда.
— Спасибо тебе.
— Не за что. — Он взирал на неё с преданной грустью.
— Ты намерен сжечь Авен?
— Они стали алчными за столетие. Им мало было моей прошлой науки. Впрочем, проверим их. Если дадут достаточно солариев за выступление, мы их пощадим.
Люси прикусила щёку, думая, как спасти город. Эдвил готовил новую мистерию и попросил её выбрать хороший стих.
«Иди ко мне.
Дождя завесой тёмной,
жарой смолящей и истомной,
молясь и солнцу, и луне,
иди ко мне».
— Из тьмы веков, — спустя два часа на главной площади Авена вещала звонко и вдохновенно Люси для собравшейся толпы зевак, — твоё вдруг воскресает имя. Да, помню, были мы другими, наш долг и голубая кровь — из тьмы веков!
Слова, написанные в прошлом году, внезапно обретали новый, ныне понятный ей смысл. Неужели уже тогда она предрекала себе встречу с Эдвилом? И знала, что некогда была его невестой… Которую он вверил огню. Эд парил над площадью, распуская над головами очарованных зрителей жёлтые ленты пламени. Те горели бездымно и волшебно, реяли знамёнами и облетали вязью ветхих писаний. Люси не могла прочесть ни значка, но знала, что Эдвил повторяет, ведомый её голосом:
— Я оборву ту шелуху отживших страхов,
смету ресниц приветным взмахом.
И давней распри тетиву я оборву.
Внезапно он взмахнул руками и сам рассыпался тлеющими буквами признания.
— Иди ко мне, — подавляя слёзы, докончила Люси. — Незримый, но причастный, ты стал проклятием и счастьем в любом прожитом мною дне. Иди ко мне.
«Ты стал проклятием и счастьем…»
Слова ещё звенели в душе и напитанном энергией воздухе, когда публика взорвалась хлопками. Люди радовались внезапной потехе, но Люси тревожилась: о мощёную гранитом площадку не звякнуло ни единой монеты.
Эдвил был прав. Авенцев отличала алчность. И тогда в отчаянном порыве спасти жизни человеческие Люси, перекрикивая шум рукоплесканий, воззвала к собравшимся:
— Бегите! Спасайте ваше добро, детей, скотину! Сегодня вечером ваш город сгорит! Весь сгорит! Бегите! Скажите всем! Что вы смотрите, несчастные?! Не медлите, покидайте дома!
Хлопки стали потише, люди обескураженно переглядывались, пока у Люси от собственной дерзости тряслись поджилки. Она ждала, что Эдвил при желании одним махом изжарит ей мозги, но тот стоял, оперевшись на шест у края их импровизированной сцены, и улыбался.
Улыбался! И глядел на бунт Люси, как на проказы несмышлёного дитя!
Горожане переводили взгляды то на неистово пророчащую Люси, то друг на друга, пока некто не крикнул в обрат:
— Это что же мне бежать, если мне Марта дать обещала на сеновале? Держи карман шире! Я её два года добивался!
В толпе послышался хохот и насмешки.
— Блаженная дурочка! Ты лучше скажи, когда мне лавка начнёт прибыль приносить!
