Безжизненный оройхон — мокрый и огненный одновременно — предупреждал о себе издали. Больно запершило в горле, стало нечем дышать, голова, одурманенная ядовитым дымом, закружилась. Шооран шагал по инерции, не очень понимая, что он делает. Просто и последний из оройхонов не пустил его к себе, вернее, Шооран не осмелился принять его приглашение, и теперь отвергнутый всеми, шел дальше, хотя и знал, что дальше пути нет.
Когда-то он любил слушать рассказы Хулгала о его странствиях по этим краям. Это было дюжину и три года назад, когда по землям ванов ходил безумный илбэч. Хулгал, в ту пору еще не старый и не хромой, отправился искать новые земли. Тогда много говорили о десятках сухих оройхонов, стоящих в неведомых краях и ждущих себе хозяев. Хулгал прошел по пылающему болоту до самого конца, где влага далайна как встарь разъедала поставленную Тэнгэром стену. Всего на запад от острова изгоев оказалось три оройхона — для сильного мужчины не расстояние, но их надо было пройти по узкой полосе между далайном и аварами, в дымной и душной жаре, среди испарений, от которых непривычный человек умер бы через полчаса. Хулгал выбрался назад к концу дня и рассказывал, что остался жив лишь благодаря тому, что носил с собой губку, пропитанную благовонным соком туйвана, а на адских оройхонах примотал ее к лицу.
— Я ходил туда и вернулся живым, — заканчивал повествование старик, — поэтому знаю, что и безумный илбэч мог добраться так далеко. Я не спрашиваю, зачем он это сделал — для того он и безумец, на то и илбэч. Но кто ответит, как ему удалось не просто дойти до таких пределов, но и поставить там оройхон? Или это легче, чем плюнуть в далайн? Тогда и я хотел бы стать илбэчем, чтобы построить себе дом чуть получше этого, — старик замолкал и обводил взглядом слушателей, смущенных кощунственной концовкой рассказа, и не торопясь отхлебывал из поднесенной чаши мутное пойло.
У Шоорана не было благовонной губки, не было ничего, что могло бы помочь в пути, но все же он равнодушно ступил на землю мертвого оройхона и, не оглядываясь, пошел дальше. Он не думал, что вернуться ему не удастся, не думал вообще ни о чем, мозг, одурманенный испарениями, был неспособен на такую работу. Просто он видел, что не может здесь жить и шел куда-нибудь, где будет, пусть даже хуже, но иначе, чем здесь.
По краю мертвого оройхона не было тропы — почти дюжину лет здесь никто не ходил. Хрупкая кость, трухлявые хитиновые обломки, догнивающие остатки туш — все было густо смочено нойтом и жарко курилось, нагретое близким соседством аваров. Местами завалы достигали высоты человеческого роста, пробраться сквозь эту кучу тлена было невозможно, и приходилось двигаться, прижимаясь вплотную к аварам, покрытым шелушащейся коростой горящих отбросов. И повсюду душная парная гарь.
Шооран шел вслепую, прижав локти к готовой разорваться груди и закрыв ладонями лицо. Он спотыкался о груды праха, проваливался в горячие лужи, и лишь новые, на совесть сшитые мамой буйи спасали до поры его ноги.
В ту минуту, когда казалось ничто не сможет пробудить уплывающее сознание, Шооран ударился грудью обо что-то твердое и с трудом заставил себя понять, что это такое. Перед ним, перегородив прибрежную полосу, и далеко разбросав толстые как ствол туйвана щупальца, лежал черный уулгуй. Этого зверя люди называли младшим братом Ёроол-Гуя. Среди зверей ни один не был так громаден и ни один не походил до такой степени на великого бога глубин. Черный уулгуй никогда не вылезал на берег, но мог, выбросив вверх разом несколько рук, схватить неосторожного, вздумавшего разбирать прибрежный завал. Говорили, что уулгуй дотягивался до жертвы за четыре дюжины шагов, и потому не так много находилось охотников бродить по кромке оройхона. Лишь во время мягмара уулгуй не появлялся у берега, а если появлялся, то бывал выкинут на камни и сам становился добычей людей.
Из круглых костяных блях, покрывающих щупальца, искусные оружейники делали доспехи более легкие и гибкие, чем твердый панцирь из спины гвааранза. Самые большие пластины шли на щиты. А где-то в глубине упругого тела скрывался костяной обруч, невыносимой для глаз белизны. Из такого обруча выточена корона царственных ванов, и потому ни один простолюдин не должен приближаться к телу уулгуя, ежели вдруг того выбросит на берег.
— Конечно, корона — это серьезно, — говорил, рассказывая об уулгуе, насмешник Хулгал, — и добрый ван наложил запрет только из опасения, что кто-то стащит обруч. Но видит мудрый Тэнгэр, я бы не стал и смотреть на корону, лишь бы мне позволили набрать дюжину-другую пластин со щупалец. А голова вместе с короной пускай принадлежит вану.
В прежнее время один вид черного уулгуя поверг бы Шоорана в трепет, но сейчас он не думал ни о царском запрете, ни о невероятном богатстве, лежащем перед ними, ни о том, что жизнь может еще теплиться в распластанном теле. Шооран лишь застонал при виде лишнего препятствия и, цепляясь за пластины, полез через щупальце, перегородившее дорогу.
Мертвый уулгуй спросил его:
— Зачем ты топчешь меня, когда я умер и не могу защититься от твоих ног?
— Ты лег на дороге, а я должен идти, — ответил Шооран.
— Зачем тебе ходить куда-то? — возразил брат Ёроол-Гуя. — Посмотри на меня: я лежу там, где встретил смерть, и мне больше ничего не надо.
— Мне всюду твердили: «Уходи!» — сказал Шооран, — поэтому я иду и нигде не могу остановиться.
— Останься здесь, — предложил черный уулгуй. — Будем лежать вместе, а когда мое тело распадется, ты возьмешь бесценный доспех и корону ванов.
— Я не могу здесь жить, — сказал Шооран.
— Разве ты пришел сюда жить? — удивился брат Многорукого, и Шооран упал от этих слов и не мог подняться. Он лишь сунул руку за ворот жанча и вытащил нить жемчуга, удивительно голубого, нездешнего цвета.
— У тебя есть все богатства мира, — сказал уулгуй, — нет лишь покоя. Спи…
Ожерелье притягивало взгляд, заставив обожженные глаза широко раскрыться.
— Нет, — сказал Шооран и поднялся, сам не поняв, как это произошло. — Я не шел сюда, я уходил оттуда. Ты могуч и подобен богу, но ты не человек и умер покорно. Люди продолжают жить даже когда это невозможно, и если они умирают, то это происходит не по их вине. Не сердись, добрый уулгуй — я пойду дальше. Я еще могу идти.
Он не понимал, куда идет и сколько дюжин шагов прошел. Дважды он сослепу налетал на авары и лишь по счастливой случайности не свалился в далайн. Несколько раз он падал, а поднявшись, не знал, куда идти и, не задумываясь, шел прямо. Он не заметил, как в дымке далайна начала вырисовываться линия берега, и увидел оройхон, когда до него оставалось не больше двенадцати шагов. Не удивляясь и не испытывая вообще никаких чувств, Шооран выбрался на него и побрел прочь, подальше от дымного кошмара мертвой земли. Если бы оказалось что он, потеряв направление, сбился с пути и вернулся обратно, то Шооран на животе пополз бы к Боройгалу, согласился бы принять смерть от руки изгоев или рожденного в сухости одонта, лишь бы не возвращаться в преисподнюю, из которой только что вышел. Однако, хотя он прошел уже далеко, ему не попалось ни одного человека.
