Прошло еще три недели. Казалось, я не сдвинулась с места, но, по крайней мере, и ухудшений заметно не было. А потом однажды вечером я обнаружила, что документы на моем рабочем столе залиты чернилами. Ничего особенно важного там не было: я писала отцу моего друга Тенни, спрашивая совета по поводу крыш и кузниц; еще был список покупок для следующей поездки Нэнси в Грейстев да половина листка с наброском мелодии, которую я пыталась вспомнить. Но, разумеется, не ценность уничтоженного была настоящей мерой ущерба. И даже не вторжение в мои личные дела, поскольку я явно оставила себя открытой для удара. Я едва не рассмеялась, когда поняла, что же все-таки меня так сильно беспокоит: недостаток изобретательности этой выходки. Десятилетний мальчишка причислил меня к компании бесхребетных, слабохарактерных учителей и гувернеров. Весь мой ум не дал мне ни капли преимущества в его глазах. Я была оскорблена.
Вскоре я поймала себя на разрабатывании разнообразнейших планов, чтобы вытащить Герика из его скорлупы. Однажды, придя в башню, я принесла с собой небольшую деревянную коробочку, представлявшую собой игральную доску, в которой лежали крошечные шахматные фигурки. Я поинтересовалась у Герика, умеет ли он играть. Он кивнул, но со мной играть отказался. В другой раз я принесла свой нож. Бесспорно, ножи неудержимо притягательны для мальчишек, все еще упражняющихся с деревянным оружием. Я вырезала из полой тростинки дудочку, гордясь тем, что на ней можно было вполне сносно играть. Когда я предложила Герику показать, как сделать такую же, он неприязненно фыркнул:
— Ты злая, порочная женщина. Все это знают. Зачем ты здесь? Убирайся прочь!
По крайней мере, это свидетельствовало о том, что мое присутствие не лишает его дара речи.
В следующий раз я принесла охапку высокой луговой травы, и все послеполуденное время плела из нее фигурки зверушек, как меня учил мой друг Иона в Данфарри. Герик остался, прикидываясь, что стреляет из лука в птиц, и ушел только тогда, когда у меня закончилась вся трава. Я сочла это победой.
В итоге можно было сделать единственный вывод: мальчик не боялся меня. Хотя Герик все еще держался замкнуто, он просиживал на незащищенном от ветра парапете все послеполуденное время, отделенный от меня только костровищем или зубцом башенной стены. Он часами наблюдал за мной, пока я занималась своими делами, хотя и знал, что мне это прекрасно известно. Итак, если его молчание было вызвано не страхом, в который я якобы его повергаю, тогда Герик должен был иметь другую причину, осознанную и вполне определенную. Это заставило меня взглянуть на него по-новому. Что же побуждало ребенка к такому жесткому самоконтролю?
Я не в первый раз пожалела о том, что не способна прочесть мысли Герика, как это может народ Кейрона. Щепетильность удерживала дарнети от использования своей силы без позволения. Но, по-моему, загадка моего племянника вскорости заставила бы их поступиться этими принципами. Филомена не обращала внимания на попытки Герика избавиться от меня. Установившийся порядок ее вполне устраивал, как она сообщила мне. Ее никто больше не беспокоил нудными делами, в доме царило спокойствие, слуги были вышколены, еда — превосходна, и, что наиболее важно, близился День соглашения, когда серебро снова хлынет в комигорские сундуки.
— Тебя послали нам боги, Сейри, — сказала она мне однажды вечером после чтения. Она как раз закончила подробное перечисление последних жалоб Герика. — Я сказала ему, что он ведет себя как эгоистичный маленький поросенок.
— Скажи, Филомена, ты не думала, кому из друзей Томаса можно было бы доверить воспитание Герика?
— Конечно, думала. Но никто из тех, кого я знаю, не возьмется за него. Можно было ожидать, что кто-нибудь предложит это сам из дружеских чувств, но только капитан сказал, что готов заняться им. Этакий проныра!
— Капитан?
— Ты его знаешь. Дрессированный пес Томаса — капитан Дарзид.
Из самых глубин моей души поднялась волна ненависти к безупречно вышколенному придворному, неизменно являвшемуся мне на самых мрачных поворотах моей жизни. Арест и суд над Кейроном. Убийство моего сына. Дарзид преследовал принца-чародея, который свалился мне на голову в середине лета, и я верила, что именно он обрек на смерть Томаса, сделав его пешкой в войне между народом Кейрона и тремя колдунами, именующими себя лордами Зев'На.
— Дарзид предложил себя Герику в учителя?
— Ну, разумеется, я бы никогда не согласилась. — Филомена обмахивалась листком плотной раскрашенной бумаги, вырезанной в форме цветка розы. — Он всего лишь простой солдат, пусть и посвященный в рыцари. Он совершенно не подходит в наставники герцогу.
— Совершенно верно. Как предусмотрительно с твоей стороны заметить, что связь с твоим сыном будет выгодна только Дарзиду, но никак не Герику.
— Герик Дарзида не выносит. Думаю, мальчик бы просто его убил, если бы был вынужден с ним заниматься. Я велела капитану даже и не думать об этом.
Я едва не погладила Филомену по голове тем вечером. Я читала ей еще лишний час, чем почти ее убаюкала.
— Твоя заносчивость хоть раз, но сослужила тебе хорошую службу, — шепнула я, задувая лампу.
Здравый смысл подсказывал мне, что не стоит больше тратить время, пытаясь подружиться с ребенком, который явно не желал иметь со мной ничего общего. Но каким-то образом это решение перестало быть приемлемым. У меня перед глазами так и оставалась грива его каштаново-рыжих волос, неистово развевавшаяся на ветру на крыше северо-западной башни. Что бы ни волновало Герика, но это отрезало его от самого естественного общения. Ни один ребенок не должен быть так одинок.
* * *
Однажды утром — уже стояла поздняя осень — ко мне со странной историей пришел главный конюх Эллард. Двумя днями ранее в конюшни пришел какой-то мальчишка и попросил дать ему работу. Поскольку его никто не знал, его прогнали прочь.
— Самый обыкновенный мальчишка, — заметил Эллард. — Но вчерашним утром тот же паренек стоял у кухонной двери и спрашивал у поварихи, нет ли какой работенки. Повариха тоже его выгнала, правда, сперва дала ему чуток еды, так жалко тот выглядел. Надеюсь, она поступила правильно, госпожа, поскольку мне бы не хотелось доставить ей неприятности.
— Ну, разумеется, все в порядке, — ответила я.
— Так вот, прошлой ночью, — продолжал конюх, — я проснулся с таким чувством, будто с лошадьми не все в порядке. Когда я пришел в конюшню, я опять увидел там этого парня! Я уж было подумал, не угостить ли его кнутом, но тут мальчишка принялся говорить, что у Быстроногого случился заворот кишок, от которого животина страшно мучается, а у Вьюнка трещина на копыте, и он скоро охромеет, если его не вылечить. А Маргаритка скоро принесет доброго жеребенка, только обращаться с ней надо бережнее, потому как уж очень она чувствительная…
