— Поднажми! — разносились с разных концов поля крики тысячников.
Им вторили сотники, и, словно с горой на плечах, ряды людской армии продвигались на шаг вперёд. От этого орки ярели ещё сильней, хотя, казалось бы, куда уж… Вращая бешеными буркалами, они давили, рубили, обдавали брызгами слюней. Те, кто шли позади, толкали на мечи первых. Ноги топтали, растёртую в кашу, плоть. Земля скрылась под раздавленными потрохами, кишки наматывались на ноги, кто-то спотыкался и падал в это месиво и погибал раздавленный сапогами соратников.
Не проходило и двух смен в первых рядах, как орки отбирали потерянную часть поля и завоёвывали новую. И всё начиналось сначала.
Более тридцати тысяч воинов жестоко рубились на ничем не приметном поле, не имевшем даже названия. Заливали землю своей и чужой кровью, а земля захлёбывалась, не в силах столько принять.
Старший сын короля Исселбара, наследник трона, любимец простого люда и кумир вояк Давид Славный покидал первый ряд дерущихся. Пришёл черёд другого десятка выходить вперёд, пока другие переведут силу позади. Воины покидали «лезвие ножа»[4] с нескрываемой радостью и лишь Давид с удовольствие задержался бы на неопределённый срок. Жгучая злоба прожигала сердце молодого человек от того, что уже третий выход он не может повлиять на ход сражения. Его сотня битый час топчется на месте, а единственный прорыв состоялся без присутствия наследника. Но оставаться в первых рядах Давид не мог. В командной работе личные противоречия не должны мешать действовать остальным.
Очередного выхода Давид ожидал, как подарка на день рождение в двенадцать лет. Медленно, шаг за шагом десяток продвигался к первым рядам. А мимо проскальзывали воины, отстоявшие «вахту» на «лезвии», и казалось, это будет продолжаться вечно. Многие десятки ещё оставались не тронутыми, многие уже разбиты, и сотники быстро «сшивали» из них новые десятки, назначали главного и возвращали в строй. Слаженный живой механизм работал без сбоев, циркуляция уставших и отдохнувших замирала, лишь пока первый ряд отрабатывал свои минуты.
И вот черёд Давида пришёл. Сначала он стоял во втором ряду и вслепую бил мечом из-за плечей соратников, изредка прикрывался щитом. Затем, когда впереди стоящие, по громкой команде сотника, юркнули за щиты второго ряда, на Давида вновь обрушился жар сражения. С одной стороны дикий натиск вражеских тел, с другой — щиты второго ряда. От резкого давления, казалось, что внутренности полезут наружу.
Бешенные рожи орков сменяли одна другую. Прячась за щитом, принц бил по ним с точностью эльфийского лучника. Низкорослые гоблины, хоть и являлись неотъемлемыми спутниками Орды, но в битве не учувствовали — имея столь малую массу нужно бояться не столько мечей, сколько вообще толкучки и суматохи жестокой мясорубки. Зато после бравого парада четырёхтысячной конницы, сеявшей смерть в рядах врага со скоростью движения стрелы, в ломаном строю орков всё чаще появлялись здоровяки тролли. Не обиженные силой, но отчего-то не носившие доспехов, перед смертью они успевали сделать многое — в молодецком взмахе, дубины вскрывали стену щитов одного из десятков, и туда врывались основные силы орков. Но перед тем, как очередное тяжёлое оружие заканчивало движение, несколько острых как бритва дротиков пронзали трехметрового гиганта. Соседние десятки усиливали натиск и оттесняли орков, давая смениться разбитому строю. Неповоротливым троллям не место в кучном бою, где длинные руки не имеют возможность использовать всю свою мощь, а высокий рост мешает отбиваться от наседающих коротышек-людей. Да и стрелы, пущенные эльфами из-за спин человеческих полков, в первую очередь разили тех, кто выше ростом.
Умудрённый не малым опытом, Давид точно знал, куда наносить удар, чтобы точно попасть. Орки с разодранными мордами быстро теряли запал, и либо отступали, либо оставались на сапогах сражающихся, перейдя из твёрдого состояния в жидкое.
От увлечённого уничтожения орков, Давида отвлёк ревущий в ухо сотник.
— ОТ СОСЕДНЕГО ДЕСЯТКА ОТБИЛСЯ ЖЕЛТОРОТЫЙ! ВЫТАСКИВАТЬ БУДЕМ?
Минуту назад принц лично наблюдал, как воины ближнего, по левую руку, десятка свалили тролля и выдвинулись чуть вперёд, после чего орки вновь вжали их в общий строй.
Давид мотнул головой, стряхивая со шлема чужую кровь, и всмотрелся в битву, хотя и продолжал отражать непрерывные атаки. Чуть поодаль слева виднелось пустота, занятая серыми росчерками королевских лат. Чётко разглядеть происходящее там не представлялось возможным, но раз парень ещё держится — надо его выводить, во что бы то ни стало.
Являясь главнокомандующим третьего полка, Давид отдавал себе отчёт в том, что своими поступками даёт пример воинам, и спасение мальчишки благоприятно скажется на морали солдат, но и риск слишком велик. Ошибка при спасении одного может стоить жизней многих. Если орки прорвут истончившийся строй, последствия будут необратимыми.
Давид колебался не дольше мига. Надо спасать, и по-другому нельзя.
— ДЕЛАЙ КЛИН! — последовал ответ. — ПОЙДУ ВПЕРЕДИ!
Тысячник развернулся к воинам и принялся раздавать громогласные приказы. Давид всё это время с волнение смотрел туда, где в глубине орочьих шеренг мелькали серые латы. Сколько времени прошло, как парень там оказался, и ведь до сих пор не упал. В окружении орков он не растерялся и даже создал вокруг себя подобие свободного пространства. Почему же зеленокожие, вместо того, чтобы смять одиночку, лишь обтекают его, оставляют за спиной. Наверное, тысячник ошибся и от строя отбился совсем не новобранец, а какой-нибудь ветеран, иначе как объяснить чудесную живучесть. Но, откровенно говоря, Давид навскидку не мог вспомнить в своём полку ветерана, способного на такое. Да, бывает, что во время сражения на воина находит состояние «идеального бойца», как называют его в рядах армии Оглфира. Состояние предельной концентрации на происходящем, полной мобилизации физических способностей, реакция обостряется, и будто глаза вырастают на затылке.
Давид хорошо помнил это эйфорическое состояние, помнил он также, что и мышление у воина, попавшего в это состояние, выстраивает колоссальные логические цепи с небывалой скоростью. Но ни в коем случае, даже находясь в «теле идеального воина», Давид не стал бы задерживаться в одиночку среди множества врагов, где и тысяче солдат нелегко выстоять, слишком велика опасность случайного удара. Но почему же тот, кто вырвался из строя, не отступает? Пусть медленно, шаг за шагом, но он мог бы добраться до любого из десятков и, несмотря на опасность прорыва, его впустили бы за щиты. Ведь если он так долго сражается в той толчее, то, конечно же, сейчас он «идеальный воин», но почему не соображает как идеальный воин?
