— Не клюет чего-то, — вздохнул Миша и потянул на себя удочку, проверить, цел ли червяк.
— Сытая, — откликнулась Анна Матвеевна. — Вода цветет.
Миша потеребил обмякшего червя и снова закинул удочку в воду.
— Бабушка, а как это озеро называется?
— Не знаю, — соврала Матвеевна. — Мне эти места не знакомы. Заплутали мы.
Она уже четыре дня, мороча беглецам головы, водила их кругами по кривинскому лесу, аккуратно обходя те места, где могли случайно встретиться вышедшие по грибы односельчане. От голода у мужиков порой так громко урчало в брюхе, что она испуганно прислушивалась — не шоссе ли рядом. Самой-то ей было не привыкать, и не такого в свое время натерпелась. Даже бузину ела. Ей тогда шесть лет было. Легкая была, как воробей, забралась на куст, на самые тонкие веточки. Рвала гроздья да мелкими листиками в рот запихивала, стараясь проглотить побыстрее, чтобы не чувствовать мерзкого вкуса. Даже когда голова уже кружилась, все глотала и глотала, до того хорошо было чувствовать в животе сытую тяжесть. Под кустом ее и нашли, белую от ягодного яда, в рвотном красном месиве. А сейчас поголодать — проще простого. Тело уже вверх не тянется, только вширь ползет.
В озере снова плеснуло. Миша досадливо поерзал на месте.
— Чего ей не клюется!.. Жрать хочется, сил уже никаких нет.
Матвеевна решила сменить больную тему и спросила:
— Ты за что в тюрьму угодил? — только потом сообразив, что больную тему вывернула на изболевшуюся.
— За пьянку, — стыдливо отвернулся Миша и снова подергал удочку.
— Тю, за пьянку! Если бы за это сажали, в нашей деревне из мужиков один председатель остался бы!
— Не совсем, конечно. Меня друг детства подзаработать позвал. Ну, мужику одному дачу отстроить. Хозяин за работу не столько деньгами платил, сколько выпивкой. Ну и пили мы, как черти. Каждый вечер надирались до неба в алмазах. А однажды просыпаюсь — менты вокруг, а у меня в руке нож и вся одежда кровью вымазана. Оказалось, одного из нас ночью в пьяной драке прирезали.
— Неужто ты на такое способен? — подивилась Матвеевна. Мишенькина детская внешность никак с таким злодейством не вязалась.
— Да, я не помню ничего. Но вряд ли. Я когда выпью, так крепко сплю, что даже по нужде не поднимаюсь. Но кто там разбираться станет. Нож у меня? У меня. Пил? Пил. Все друзья-товарищи дружно показали, что именно я того парня порезал, этого достаточно.
— А эти… Как их… — Матвеевна порылась в памяти, вытаскивая просмотренные по телевизору детективы. — Отвыкаты.
— А что адвокат. Его мне судом назначили, и ему возиться со мной было некогда. Мама потом сказала, что нашла хорошего адвоката, который берется переиграть дело, но этот адвокат денег стоит.
— Нету денег?
— Да откуда им взяться! Мать хотела квартиру продавать, но я запретил. Мне за всю жизнь на новую не заработать, а ей на старости лет своего угла лишаться — сама понимаешь.
— Я одно, сынок, понимаю. Ты своей матери живой нужен. А квартира — что? Пыль! Будет человек, будет и угол. Ты бы лучше подумал, как твоей матери теперь жить придется, зная, что за эту проклятую квартиру сын жизнью расплатился. Тебе сколько лет дали?
— Восемь.
— Восемь! А отсидел сколько?
— Шесть месяцев. Да я все понял потом, но дергаться было уже поздно. Городишко у нас маленький. Продать квартиру без посторонней помощи мать сама не сумеет. А к кому за помощью обращаться? К другу детства? Он, кстати, предлагал. Как только я в изолятор загремел, пришел и подкинул идею с продажей. Все хлопоты обещал на себя взять. «Не беспокойтесь, Марь Петровна, все в лучшем виде обтяпаем. Только вот тут подпишите». Так что пусть уж сидит мать на месте ровно и не дергается. Для нее это безопаснее.
— Эй, Ботаник! Кандехай сюда, мы шамовки надыбали, — крикнул из кустов Ряженка. — И кошелку волоки, а то как бы она не сдристнула.
— Ну, пойдем, что ли, бабушка. Перекусим.
Шамовкой оказалась кучка крепеньких сыроежек. Ели сырыми, слупливая тонкую кожицу со шляпок и стряхивая налипшие соринки.
— Эх, пожарить бы их. С маслицем, — мечтательно протянул Миша. — И картошечки покрошить. А, Анна Матвеевна, хорошо было бы сюда картошечки?
— Нашел у кого спрашивать, — вскинулся Ряженка. — Эта курва нас спецарем тут таскает. Думаешь, она дорогу не знает? Как бы не так! Отвечай, плесень, зачем нас тут валандаешь? Ментов ждешь, сука?! Бежать надо, братва! Ноги делать, а не прогуливаться!
— Уймись, Ряженка, — Лосось зевнул и лениво потянулся. — Куда тебе бежать-то? Для тебя весь мир — зона.
— Да на зоне хотя бы жрать давали. А тут еще неделя, и копыта отбросим. Веди в деревню, стерва старая! — Он схватил Матвеевну за грудки и, оскалившись, процедил. — Веди, а то порежу в лапшу.
— Не могу дорогу найти, — залепетала Матвеевна старую песню. — Заплутали мы…
— Ах, заплутали!.. Тогда чего расселась, как на дознании! Вставай на ходули, вместе дорогу поищем.
Матвеевна послушно поднялась и повела всех троих привычной дорогой, петлями от кривой березы до болота и обратно.
Николай смотрел, как уверенно топает впереди старуха, и ухмылялся про себя: ну, народ! Не переводятся на Руси Сусанины, хоть ты их всех поубивай. Героическая бабка. Ноги от страха и усталости отваливаются, а она все равно кругами ходит. Упрямо, как карусельная лошадка. Как этого остальные не замечают? Впрочем, у Ряженки мозги, как у таракана, дальше собственного носа ничего не видит. А Ботаник совсем в себя ушел — пишите письма. На глаза попался примеченный еще три дня назад мухомор. Совсем постарел приятель, покосился и обмяк. Через пару дней останется от него трухлявый пенек да гнили плевок. Интересно, отчего их не ищут? В деревне поджидают? За четыре дня по всей округе должны были ментов наставить — не меряно. И в бабкином доме, сто процентов, засада. Не могли не сопоставить ее исчезновение с побегом. Господи, хорошо-то как тут, в лесу. Идешь себе, ноги переставляешь, птички тренькают, кузнечики верещат. Словно в детство вернулся, и нет ни будущего, ни прошлого — только настоящее, нарисованное мокрой акварелью на белом листе. Шел бы и шел за этой старухой. Ни о чем не думая, туда, куда ее глаза глядят…
— Ой, постойте, — выдохнул Ботаник. — Я совсем ногу стер. Дайте хоть глянуть, что у меня там.
Он плюхнулся на землю, стянул сапог и согнулся, разглядывая стопу. Николай по привычке поскреб в кармане и досадливо плюнул: табак закончился два дня назад. Еще один аргумент к тому, что пора заканчивать прогулку. Перед смертью не надышишься.
— Все, мать, хватит гулять. И не ври, что заблудилась, не надо. Веди нас домой.
