Стихотворец вернулся к себе. Камин весело потрескивал огоньком, на высоком столике возле уютного кресла, покрытого любимым пледом поэта, стоял поднос с фруктами и зелёной бутылью рейнского. Светлое вино придало Патрику сил и даже слегка отрезвило вместо того, чтобы опьянить. Он пожалел, что вначале не заехал домой. Нужно было отдать кое-какие распоряжения. Теперь придётся отложить их до утра, а это может быть опасным. Он отставил бокал и задумался.
Когда часы пробили полночь, поэт выглянул в коридор и, подождав минуту, тихо прикрыл за собой дверь. Возможно, ему встретятся слуги, но это не страшно. Господин стихотворец – записной гуляка, мало ли в чью спальню лежит его полночный путь.
Сердце гулко стучало, мешая прислушиваться. Те, кто раньше играл в зале, ещё не легли, но переместились в комнаты. Зал был невелик, жаль, прятаться там, в случае чего, было абсолютно негде. Патрик миновал его быстро – и на выходе столкнулся с подгулявшим незнакомым офицером. Тот, должно быть, угадал, кто перед ним, потому что его глаза расширились и он попытался встать по стойке "смирно" и отдать честь. Поэт терпеть не мог этих шутовских приветствий, которыми неизменно, усмехаясь в усы, одаривали его офицеры и гвардейцы. Он похлопал вояку по плечу – несильно, чтобы тот устоял на ногах, – и пошёл дальше, слыша за спиной пьяное хихиканье.
Следующий зал был перегорожен ширмами. Патрик почти уже преодолел половину пространства, как вдруг уловил за одной из ширм какой-то шорох. Стихотворец замер, пытаясь унять сердцебиение. Звук не повторялся. Но спустя минуту напряжённой тишины те, кто прятался за ширмой, осмелели и до Патрика долетели вздохи и ритмичная возня. Поэт едва сдержал нервный смех и двинулся дальше в надежде, что ступает бесшумно.
Он узнал оранжерею с тем же облегчением, с каким, наверное, Моисей принял весть, что его народ наконец достиг границ земли обетованной. Здесь, бывало, частенько бродили загулявшие парочки, но, по крайней мере, за деревьями можно было скрыться от посторонних глаз и спокойно перевести дух.
В любимом уголке Вальтера, возле родника, охраняемого языческим идолом, было пусто. Патрик собрался было уже повернуть к выходу, как вдруг ветви дерева с розовыми цветами заколыхались и знакомая угловатая фигура выскользнула из их укрытия, как юркая ящерица.
– Ты здесь? Так поздно?
Юный герцог неловко присел на скамью-руины. В полутьме движения его губ были трудно различимы.
– Я знал, что ты придёшь. Оттону стало хуже.
Патрик похолодел.
– Мариэнель здесь?
– Недавно приехал. Как раз перед этим у отца начались судороги. Я был с ним. Это ужасно.
Поэт отвёл глаза, но тут же взял себя в руки. Он сел рядом с мальчиком и сжал его холодные тонкие пальцы.
– Я говорил с доктором, Вальтер. Твой отец скоро умрёт. Очень скоро. Может быть, уже нынче ночью. Может быть, послезавтра. Но вряд ли ему отпущено больше.
Юноша смотрел на поэта, как зачарованный.
– Что с ним?
– Скорее всего, его отравили.
Сын Оттона отшатнулся, почти выдернув ладонь из руки Патрика.
– Как такое может быть?
– В нашем кукольном королевстве бушуют нешуточные страсти, сынок. Кому-то очень хочется, чтобы на троне сидел твой дядя Эдвард.
Серые глаза потемнели.
– Я убью Эдварда!
Патрик грустно усмехнулся.
– Это уже не поможет. К тому же, не он дал яд твоему отцу. Мне даже кажется, он не знает о том, что Оттон отравлен.
Вальтер в ярости и отчаянии обхватил себя за плечи.
– Разве в этой стране нет армии и суда? Разве я не сын Оттона, чтобы потребовать расследования его смерти?
– Ты – сын Оттона, – ответил ему Патрик. – И сейчас ты должен бежать.
Юноша вскочил.
– Но почему?
– Ради спасения твоей жизни. Ты – наследник. Твоя болезнь не для всех является знаком того, что ты не можешь править страной. Наверняка найдутся люди, которые поддержали бы тебя в твоих притязаниях на трон. Возможно, в один прекрасный день ты действительно станешь правителем, но для этого ты должен выжить. Люди, погубившие твоего отца, неглупы. Они знают обо всём, что я сказал, и постараются избавиться от тебя. Совсем избавиться.
Ужас во взгляде Вальтера медленно превращался в задумчивость. Беззвучная беседа, поначалу лишившая его контроля над собой, теперь явно пробудила в нём какие-то догадки.
Патрик продолжал:
– Ты должен исчезнуть из столицы. Пока была надежда, что твой отец умирает от болезни, можно было ждать от Эдварда милосердия и того, что он позволит тебе жить во дворце. Или хотя бы вышлет не в самую глушь. Но теперь речь идёт о твоей жизни. Умоляю тебя – не упрямься!
Мальчик посмотрел на стихотворца, и тот поразился спокойствию в его серых глазах.
– Куда мне ехать? Я никогда не покидал С. У меня никого нет за пределами этой страны.
– Зато у меня есть. Сейчас ты сделаешь вот что… Кому из своих слуг ты доверяешь?
Мальчик подумал.
– Габбену. Он со мной, сколько я себя помню.
– Подойдёт. Разбуди его и вели собрать вещи в дорогу. Скажи, что твой отец велел тебе поутру выехать в Д. к Дитриху Аббельхейму. Тот, мол, предложил тебе новое лечение, которое нужно проводить в его клинике. Проследи, насколько сможешь, чтобы Габбен не болтал.
Вальтер напряжённо слушал. Патрику казалось, он видит, как произносимые им слова отпечатываются в великолепной памяти мальчика.
– Выезжайте из С. через восточную заставу, едва начнёт светать. Если кто-то из знакомых заметит вас – ничего. Я распущу слух, что ты уехал лечиться…
Мальчик поднял брови:
– Слух?
– Дальше. К вечеру вы доедете до Р., это маленькая станция, со всех сторон окружённая лесом. Там вас будет ждать мой слуга, Даймон, у него будет письмо от меня. Доверься ему. Он доставит вас к моим друзьям. Это всё, что я сейчас могу сделать для тебя. Что будет потом – не знаю.
Теперь уже юный герцог взял его за руку.
– А ты? Ты не боишься, что Эдвард не станет терпеть тебя при дворе?
– Что он может мне сделать? Выгонит на улицу, как собаку? Я, по крайней мере, буду жив, мой мальчик, и смогу добраться до кого-нибудь, кому небезразличен. У меня есть кое-какие сбережения… Кстати, как много у тебя денег?
– Достаточно. Мне некуда было тратить то, что дарил отец, я всё складывал в копилку. Отец! Боже мой! Выходит, я даже не буду с ним в его последний час?
– Он не станет винить тебя, сынок. Ни за что на свете он не пожелал бы тебе смерти, поверь мне. Его любовь к тебе сильнее всех обид.
– Я должен хотя бы проститься с ним…
По щекам мальчика потекли слёзы. Он не вытирал их и не пытался сдержать: сейчас они были единственное, чем он мог отдать Оттону последний долг.
– Иди. Тебе нужно собраться. Уже за полночь.
